Эрнест Джонс - Жизнь и творения Зигмунда Фрейда

При вручении медальона произошел забавный инцидент. Когда Фрейд читал это краткое посвящение, он побледнел и, задыхаясь от волнения, потребовал сказать ему, кто выбрал именно эту надпись. Он вел себя, как если бы неожиданно столкнулся с чем-то приятным, а так оно и было. После того как Федерн сказал ему, что это его идея, Фрейд признался, что, будучи молодым студентом Венского университета, он имел обыкновение прогуливаться вокруг двора с огромной сводчатой галереей, разглядывая бюсты прежних знаменитых профессоров этого заведения. Тогда он мечтал не просто увидеть здесь свой бюст в будущем, что казалось вполне реальным честолюбивому студенту, но чтобы на этом бюсте непременно были начертаны слова, идентичные тем, которые он теперь видел на медальоне.

Впоследствии я имел возможность выполнить это его юношеское желание, преподнеся Венскому университету для установки во дворе бюст Фрейда, выполненный скульптором Кёнигсбергером в 1921 году, на этом бюсте имелась также и та знаменитая строка из Софокла. Бюст был торжественно открыт на церемонии 4 февраля 1955 года. Это редкий пример мечты юноши, которая сбылась во всех подробностях, хотя для этого потребовалось восемьдесят лет.

Частная практика Фрейда увеличилась так, что занимала всю рабочую неделю. Очень немногие его пациенты, как тогда, так и позднее, были жителями Вены. Большинство пациентов приезжали из Восточной Европы: России, Венгрии, Польши, Румынии и т. д.

Эти первые годы XX столетия были сравнительно мирными и счастливыми. Они были передышкой между штормами, которые бушевали до них и после них. Никогда больше Фрейд не знал такого мирного и приятного периода. Равномерный уклад его жизни состоял из профессиональной, в том числе и литературной, работы и личного отдыха, включая игру в карты по субботам — его любимый тарок; после прочтения еженедельной лекции в университете, которая продолжалась с семи до девяти часов вечера, он нанимал извозчика у больницы и ехал к своему другу Кёнигштейну для участия в этой игре. У него не было возможности много времени уделять своим детям, поэтому все они с нетерпением ожидали длинных летних каникул, чтобы провести их вместе.

Фрейд очень любил горный пейзаж и лазание по горам, хотя его едва ли можно назвать альпинистом в строгом смысле этого слова. Все же тот, кто мог взбираться в специальной обуви с шипами на Дахштейн, должен обладать смелостью, так же как и всеми другими необходимыми качествами.

Его сын Мартин рассказывал мне об одном инциденте во время отдыха в горах. Однажды, возвращаясь с прогулки, они обнаружили, что дорогу к их отелю преграждает шумная толпа, откуда в их адрес неслись антисемитские выкрики. Размахивая в воздухе палкой для прогулок, Фрейд без колебаний пошел на них с таким выражением лица, которое заставило их расступиться перед ним. Это, несомненно, было его единственное переживание такого рода. Фрейд мог в случае необходимости производить пугающее впечатление своим суровым и гневным взглядом. Именно так смотрел он, стоя лицом к лицу с нацистами в своем доме в 1938 году.

Фрейд не всегда имел возможность брать с собой всю семью в те отдаленные турне, которые он так любил совершать; но он не любил путешествовать в одиночку и почти всегда устраивал свои поездки так, чтобы иметь попутчика. Его жена, занятая другими обязанностями, редко бывала достаточно свободной, чтобы в них участвовать. К тому же она не обладала его неутомимой энергией в хождении и всеядной страстью к осматриванию достопримечательностей. Временами ему казалось несправедливым, что он будет наслаждаться такими приятными переживаниями без нее, и он настаивал, чтобы она сопровождала его.

В конце лета 1901 года произошло событие, имевшее величайшее эмоциональное значение для Фрейда, которое он назвал «вершиной» своей жизни. Этим событием стала поездка в Рим, к которой он долго стремился. Эта поездка являлась для него чем-то очень важным, и поэтому ее рассмотрение должно раскрыть нам некоторый секрет его внутренней жизни.

Нет ни малейшего сомнения в том, что желание посетить Рим зрело в нем многие годы. Эта тема снова и снова встречается в его переписке с Флиссом, особенно в конце 90-х годов, кроме того, Фрейд открыто и пространно писал об этом желании в книге «Толкование сновидений», так как оно играло важную роль даже в его снах. Это было желание, явно возникшее еще в детстве, и, как он сам высказал, «таким образом, желание попасть в Рим стало символом для многих горячих желаний». Мерой этого желания является громадное счастье и восторг, которые он испытывал во время каждой своей последующей поездки в Рим. Ни на одно мгновение не наступало у него пресыщение очарованием этого города, и в каждом письме он говорит об этом городе самым пылким языком.

С другой стороны, есть много свидетельств тому, что осуществлению этого огромного желания мешало некоторое таинственное табу, которое заставляло его сомневаться, сможет ли он когда-либо его реализовать. Оно являлось для него чем-то слишком хорошим, чтобы стать реальностью. Временами он пытался рационализировать этот свой внутренний запрет, говоря, что летний климат в Риме делает для него поездку невозможной, но он все время знал, что нечто более глубокое удерживает его от этой поездки. Поэтому годы пространных путешествий по северной и центральной Италии привели его в 1897 году чуть ближе к Риму, чем находится Тразименское озеро. До сих пор и ни шагу далее, сказал он себе как раз в том месте, где внутренний голос сказал то же самое Ганнибалу две тысячи лет тому назад. Но он, по крайней мере, превзошел Ганнибала тем, что видел Тибр.

Для Фрейда, как и для всякого другого человека, в действительности существовали два Рима (не говоря уже о нынешнем политическом Риме). Прежде всего, это Древний Рим, культуру и историю которого глубоко изучал Фрейд, культуру, породившую европейскую цивилизацию. Уже одно это давало мощный стимул интересу Фрейда, который всегда вел его к вопросу происхождений и начал. Затем существовал христианский Рим, который разрушил Древний Рим и занял его место. Этот Рим мог являться лишь врагом Фрейда, источником всех тех гонений, которые претерпели люди его нации на протяжении веков. Но между человеком и объектом его любви всегда стоит враг, и, если это возможно, ему надо сначала победить этого врага. Даже после достижения своей цели Фрейд рассказывал, как вид этого второго Рима, с видимыми повсюду свидетельствами того, что он, в своей откровенной манере выражения, называл «ложью спасения», омрачил его наслаждение первым Римом.

Я не предлагаю интерпретировать заново какое-либо из сновидений Фрейда, занятие, которое я заклеймил бы как, по крайней мере, рискованное, но одно из них может быть приведено здесь как уместное в этой связи. Это сновидение названо «Мой сын Миоп». Разбирая его, Фрейд писал: «Сновидение, рисующее, что я вывожу своих детей из Рима, имеет, правда, еще связь с одним аналогичным эпизодом моего детства и потому содержит столь значительные следы искажения. Смысл тот, что я завидую своим родственникам, которые несколько лет тому назад имели возможность перевезти своих детей в другую страну». Фрейд явно намекает здесь на своих сводных братьев, которые переехали в Англию, когда ему было три года. Он никогда не переставал им завидовать за то, что они смогли вырастить своих детей в стране, намного более свободной от антисемитизма, чем его собственная страна. Таким образом, становится ясным, что Рим заключал для него две сущности, одну из которых он любил, а другую ненавидел и боялся. Нам следует принять во внимание еще два неопровержимых факта. Первый имел место тогда, когда он цитировал монографию Ранка о символизме городов и матери-земли, в которой встречается следующее предложение: «Также хорошо известен оракул, подаренный тарквинянам, который предсказал, что завоевателем Рима станет тот из них, кто сначала „поцелует“ свою собственную мать». Этот отрывок, который Фрейд цитировал как один из вариантов мифа об Эдипе, несомненно, является искажением лежащей в его основе мысли о том, что для того, чтобы спать со своей матерью, необходимо сначала победить врага.