Ролан Быков - Я побит - начну сначала!

Валю убирают — кому-то она не нужна на свободе, или знает что-то, или... даже не знаю, что и думать, но ее убирают.

Скирда-Пырьева пустила слух, что это хлопочет Ю. Борисова, которая-де была любовницей Жданько, — но этого маловато, чтобы суд пошел на такое преступление. Нет — это домысел Скирды, но кто-то очень серьезный приказал Валю посадить.

Хочу завтра пойти к Трубину в РСФСР и к Емельянову в московскую прокуратуру. (Это все просто пугает!) Валя невиновна.

Монтаж идет с трудом. Ищу переход с сожжения на день рождения. Пока он многоступенчатый и малоэмоциональный...

Очень труден урок физики, но вполне преодолим.

Надо завтра доделать переход на день рождения и сделать отъезд. Далее останется финал (и переход на отъезд).

Сокращения идут слабо, в общей сложности сократил метров 150—200, это пока две серии, их и надо сделать; если же выйду на 3500—3400, надо просить утвердить их как две серии в порядке исключения.

1) Поговорить с прокатом. (Или не торопиться?)

2) Поговорить с Госпланом, с Минфином.

Может быть, подготовить письмо о том, что в иных случаях могут быть две серии по одному часу.

О монтаже

Монтировать — если брать сам процесс и усилия режиссера — легче средний материал. Урожай невелик, особенно беречь нечего, ибо потерять нечего, потому любой сбор благо.

Богатый (роскошный) материал, снятый щедро, с большим количеством находок монтировать очень трудно — надо сохранить по возможности все ценное и при этом не погубить целое.

Это, как оказывается, не так уж и невозможно, но трудно и трудоемко: нужна бдительность по отношению к материалу и, как ни странно, к себе. Важно не поддаваться ни сверхбережливости, ни сверхщедрости — дескать, много! А для этого необходимо: 1) критерий (закон); 2) время (проверка варианта); 3) стремление к целому.

Собственно, стремление к целому и есть критерий — но только в результате. Короче — не обязательно лучше. Монтировать надо кусками, строить целое. Надо определять подход к куску — а) подробный; б) проходной; в) акцентированный и т.д. Монтажный блеск — неточность: кусок может быть блестящим именно как проходной, и тут изящество в «раз-два». Другой — именно как подробный. А строить надо — смысл, а не сюжет. То есть сюжет (там, где он есть) должен развиваться вне всяких оговорок, но само развитие и его закон требуют точного знания его роли в строительстве восприятия, или напротив: можно оставить восприятие неизвестной величиной — и строить рассказ.

У монтажа есть стиль. В «Чучеле» эффектные склейки часто раздражают, как бестактность по отношению к содержанию.

Закон монтажа в «Чучеле» — необходимость, простота, ясность.

Почему-то раздражает повторение планов — бедность, искусственность, лучше обойтись, чем повторять планы.

Евтушенко я пригласил на просмотр очень непродуманно — он закомплексовал, покрылся пятнами и во всеуслышание «поздравил» меня с замечательной антифашистской картиной (в присутствии Карена) — вот заложил. И заложит еще всерьез. Я ему специально звонил на дачу, чтобы он этого не делал, — озлился, зло сказал, что не будет меня упоминать в «своих статьях», а наутро принес отзыв, хоть я его об этом вовсе не просил: куда мне его отзыв? [101] Никакого зла картине Е. Евтушенко не сделал, но страх за «Чучело» был У Быкова велик, и не зря.

Картина идет к двум сериям сама, не спрашивая меня — «будем посмотреть».

Меня хотят свести с Мишиным (редактором журнала «Пионер») — хорошо бы открыть ему большую программу по детскому кино.

На 28.07.83 г., пятницу

Надо бы закончить монтаж своих поправок, сложить финал и новый сон — татар: как ее сон и его видения одновременно.

Леночка — слово хорошее,

Очень хорошее слово,

В нем хороша основа,

Тут семя особое брошено!

Лена — льняное имя,

Тут не проста эстетика,

Но это вам не синтетика,

И не какая-то химия!

Тут вам не просто растение,

Лен — естество и прочность.

Хотя в нем есть и порочность,

Особенно в дни цветения!

* * *

Уж очень сердце бедное стучит,

Который день уж пульс сто двадцать!

Наверное, не надобно бояться,

Но будет жаль, коль сердце огорчит!

Не надо, доброе мое, прошу — не надо!

Ты у меня — приятель хоть куда,

Мое богатство и моя награда,

Что нам с тобой забота иль беда!

Я так люблю, что ты не равнодушно,

Что стало зрячим, сделалось судьбой,

И боли человеческой послушно,

И радости, что нам дана с тобой!

Прости, что я курю, наверно брошу,

Я обещаю, ты уж погоди,

А то какой-то кашель нехороший,

Дыхание со свистом, боль в груди!

Пройдет, поверь! И будет все как прежде,

Все по плечу нам, все, что мы хотим,

А коли нет, так на одной надежде

Продержимся, а жизнь не отдадим!

Мы, друг, на самом интересном месте,

Своей судьбы! И нечего тужить,

В ладу бы только с совестью и честью,

До остановки нам твоей прожить!

06.08.83 г.

В больницу ложиться не буду. Наоборот, с 07.08 закрыл бюллетень. С 8-го начинает щелкать счетчик монтажно-трениро-вочного периода.

Вчера, наконец, вставил эпизод «прошлого», не с «Татарского нашествия» — чисто конструктивно, место в фильме перед забиванием окон, точное — это место ее сна. Но в построении мысли эпизод занял, кажется, еще более важное место: место осмысления героями происходящего — вот что приводит их к главным поступкам: ее — к последнему прощению, его — к отказу от картин, русская традиция страдания и подвига. Это вдруг очень сильно. Но: 1) не снимает ли это удар по сердцу зрителя? 2) нет ли тут драматургической бестактности немедленной духовной победы обиженных (униженных и оскорбленных)?

3) нет ли тут дани кинематографическому интересничанию.

4) не банально ли это, как усилие? (Хотя бояться банальности — сегодня самая большая банальность.)

Встает вопрос: как быть с военной линией (деда), сам эпизод в голове, по-моему, сложился — он длиной в кадр: мытье окон, мытье стен и варки супа — все остальное наплывы: война, дом, ранение, смерть и т.д.

Неужели что-то еще может встать в фильм? Он же не резиновый!

Договариваться надо с Огановым, Лапиным и Афанасьевым — и тогда уже... к Зимянину и т.д.

...Читаю Бердяева «Русская идея». Начал с предубежденья, что встречусь с закомуфлированной политикой, но вдруг наткнулся на мерзкое восприятие Гоголя — теперь уже вообще не смогу воспринимать объективно, каждую мысль встречаю в штыки: русская особость от пространств? Тогда у грузин, живущих высоко, — высокое мышление, у прикаспийцев — низкое, у жителей ущелий — узкое. Национальный характер надо искать в конкретности момента идеи объединений, момента жизни духа, в момент самосознания и формирования нации — это их конкретность и существо национальных характеров, культур, мироощущения.