Дмитрий Старостин - Американский Гулаг: пять лет на звездно-полосатых нарах

Фелипе, расталкивая почтенных колумбийских матрон из первого класса, почти что выбежал в стеклянные Двери аэропорта и обнаружил, к совершенному своему ужасу, что его никто не встречает. Получатели груза, очевидно, тоже люди нервные, предположили, что самолет посадили в Филадельфии как раз из-за их курьера, с которым на борту произошла катастрофа. Из этой гипотезы логически следовал вывод, что теперь курьер продолжает путь уже в качестве пассажира багажного отсека с биркой на ноге и путевым листом в благотворительное похоронное бюро, а свое место в салоне он уступил агенту ФБР, который заранее дал команду нью-йоркской полиции отслеживать всех встречающих. Эта логическая цепочка едва не стоила Фелипе жизни уже в самом реальном смысле: он очутился один в чужом городе, не зная языка и не имея ни средств, ни времени обратиться к врачу. Чувство долга все же заставило его проделать несколько сумасшедших кругов по терминалу аэропорта, после чего он в полном отчаянии сделал последнее, что могло его спасти: сдал себя властям.

От страха он не мог даже толком объяснить, что с ним произошло. Полицейские, однако, мгновенно все поняли, оперативно промыли Фелипе желудок и с чувством выполненного долга препроводили его в тюрьму. Колумбийцу дали четыре года с последующей депортацией на родину. Поскольку Фелипе не выдал своих вербовщиков, он надеялся, что его простят и, может быть, даже не заставят расплачиваться за потерянный фунт «белого золота».

Еще лет восемь-десять назад американские власти высылали из страны только таких людей, как Фелипе или Абдунасер, то есть иностранцев, совершивших преступления непосредственно при въезде в США или вскоре после этого. Людей, сколько-нибудь укоренившихся в США, на практике почти никогда не депортировали — за исключением разве что нацистских преступников или совсем уже неисправимых бандитов с многочисленными отсидками. Но в 90-х годах американское общественное мнение начало заметно сдвигаться вправо. Конгресс США принял серию законодательных актов, призванных очистить страну от тех самых жалких отбросов (wretched refuse), которых когда-то звала сюда надпись на постаменте статуи Свободы. Самым жестким был принятый в 1994 году «Акт о борьбе с терроризмом и об эффективной смертной казни». Этот зловещий билль содержал множество различных нововведений, и в числе прочего постановил депортировать из США всех иностранцев, осужденных за какие бы то ни было уголовные преступления (felonies), вне зависимости от обстоятельств и от давности их проживания в США.

Либеральная пресса и иммигрантские организации ополчились против нового закона, называя его варварским. В 1996 году Конгресс согласился слегка смягчить свою позицию, но в конце концов принял совершенно аналогичный билль, который на этот раз назидательно назвали «Актом об иммигрантской ответственности». Наименование, кстати, было весьма симптоматичным: в это же самое время группа каких-то активистов начала сбор средств на установку на Западном побережье США монумента, который бы стал символическим дополнением статуи Свободы. Назвать его было предложено статуей Ответственности. Если статуя Свободы была подарена Францией, то статую Ответственности можно было бы заказать в какой-нибудь стране с пристрастием к порядку. Например, в Сингапуре, где не так давно выпороли бамбуковой палкой юного американского туриста за то, что он измазал краской чью-то автомашину.

Результаты новой иммиграционной политики не замедлили сказаться. В библиотеке Фишкиллской тюрьмы я увидел заключенного из моего блока, перед которым лежал том Британской энциклопедии, раскрытый на статье «Гайана». Читал он очень сосредоточенно и даже делал какие-то выписки. Поздоровавшись, я решил поинтересоваться, из какой он сам страны.

Ответ слегка меня озадачил: «Из Гайаны».

— Ты что, так давно здесь живешь? — удивился я. — Забыл уже?

— Да какое там забыл! — воскликнул мой собеседник. — Я ее и не помнил никогда. Мне два года было, когда родители в Америку перебрались. В школу американскую ходил, работал здесь, все дела. Как-то раз пошел на дискотеку, подрался там, покалечил одного типа. Получил срок, думаю — отсижу свое, выйду на волю, никаких проблем. А тут два месяца назад повестка пришла: вызов в Иммиграционный суд. Привезли меня туда — судья даже слушать не стал. «Ты, — говорит, — преступник, и ты гражданин Гайаны — вот и езжай к себе в Гайану совершать преступления». Я апелляцию написал, конечно, а что толку — закон есть закон. Решил вот, почитаю хотя бы про свою страну, а то ведь и не знаю, что в этой Гайане вообще творится. Родственники какие-то у нас там вроде остались, да они живут где-то в лесу. Туда даже почта не доходит.

Вызывать в Иммиграционный суд стали даже заключенных-кубинцев, вьетнамцев и китайцев. Раньше все они могли избежать депортации, объявив себя политическими беженцами. Некоторые русские арестанты тоже это проделывали: один питерский братан написал судье, что отец его, физик-ядерщик, в связи с невозвращением сына в Россию был «брошен в ГУЛАГ», а сам он был вынужден нарушить закон, чтобы за американскими тюремными стенами найти защиту от тайных агентов госбезопасности, «у которых, как известно, длинные руки». Автор также выражал готовность пройти проверку на детекторе лжи или подвергнуться воздействию психотропных средств — в частности, какого-то загадочного препарата под названием «truth syrup». [18] Сыворотка правды (англ.).

Новые иммиграционные законы поставили на всем этом крест. Отныне любой иностранец, осужденный на срок с максимальной ставкой выше 5 лет, подлежал депортации даже в том случае, если по прибытии на родину его прямо с самолета отправят на виселицу.

С другой стороны, в это же самое время многие арестанты-иностранцы начали сами добиваться депортации. Новый губернатор Нью-Йорка Джордж Патаки издал указ, по которому людей, осужденных за преступления, не связанные с насилием, разрешено было депортировать до истечения их минимального срока. В эту категорию попали осужденные за наркотики, иногда с астрономическими сроками. Миша из Душанбе отбывал «от 25 лет до пожизненного» за продажу переодетым полицейским агентам двух унций кокаина. Непомерно жесткое наказание в его случае объяснялось желанием властей отомстить за многомиллионный судебный иск, поданный Мишей против департамента полиции, после того как его отец-таксист был застрелен постовым полисменом не то по ошибке, не то по злому Умыслу прямо в своей машине. Миша, который сел в 20-летнем возрасте, считал свою жизнь загубленной. Он успел отсидеть уже лет восемь, когда губернатор издал тот самый указ о депортации. День этот Миша решил отмечать наравне с днем рождения. Комиссия по досрочному освобождению, спеша выполнить новые разнарядки, быстро согласилась выдать его иммиграционным властям. Перспектива быть депортированным в страну, из которой он уехал в возрасте трех лет и в которой шла гражданская война, Мишу совершенно не пугала — по крайней мере в сравнении с вариантом прожить еще 17 лет, не видя ни деревьев, ни травы. Более того, он в течение нескольких месяцев забрасывал посланиями посольство Таджикистана в Вашингтоне, умоляя как можно скорее выдать ему документы, подтверждающие его подданство.