Людмила Бояджиева - Москва Булгаковская

Заселить дом планировалось состоятельной публикой. Поэтому строитель отнесся внимательней к потребностям в пище духовной. В подвальном пространстве находилось специально спланированное помещение для проведения зрелищных мероприятий. С 1915 года и почти на целое десятилетие в подвале поселилась «Летучая мышь» — популярный театр-кабаре под руководством Н. Балиева. На следующий год местом для развлечений стала и окруженная высоким парапетом крыша, куда гостей поднимал отдельный лифт. Зимой там заливали каток, а летом гоняли на ставших вдруг страшно модными роликовых коньках.

В 1916 году в надстройке на крыше, где первоначально планировалась столовая, открылась «Греческая кофейня», которую почти сразу же для своих посиделок облюбовали литераторы. А на окружавшем крышу высоком парапете исполнял уникальные цирковые номера Виталий Лазаренко. Держа на парапете стойку на одной руке, он другой приветливо помахивал оцепеневшим внизу от ужаса прохожим, обмениваясь одновременно репликами с присутствовавшими на крыше репортерами…

Вся остальная, не экстремально настроенная публика наведывалась на крышу в основном для того, чтобы полюбоваться на открывающийся отсюда на все стороны вид.

Магия высоты заманивала на крышу богемного гнезда в Гнездниковском многие знаменитости. Отсюда ею любовались будущий создатель Камерного театра Александр Таиров и знаменитая актриса Алиса Коонен. Сюда из своего штаба, расположенного прямо над «Летучей мышью», поднимались освежиться пламенные лидеры русских футуристов В. Маяковский и Д. Бурлюк.

Много раз приходил на эту смотровую площадку и в воображении перемещал по раскинувшейся внизу Москве героев своего будущего романа Михаил Булгаков. Здесь в кафе литераторов он читал свои произведения, а по одной из версий, именно в этом доме на ужине у друзей в 1929 году писатель познакомился с Еленой Сергеевной Шиловской.

В дни октябрьских событий 1917 года небоскреб в Гнездниковском оказался в самом центре боев, после которых почти половина окон в доме зияла провалами. Однако стекла вставили на удивление быстро. Ибо новая власть, объявив здание четвертым Домом Московского совета, забрала его для нового советского начальства. «Летучей мыши» пришлось ретироваться.

А с наступлением НЭПа общепит на крыше легендарного дома в Гнездниковском только укрепился. Вместо кафе там открыли ресторан, о котором писал не раз его посещавший Булгаков.

К концу 1920 — началу 1930-х годов от былой публики в доме Нирензее не осталось и следа. Кто-то сам покинул не только жилплощадь, но и страну. Кого-то бесцеремонно выселили. Тем более что с некоторых пор на отдельном, специально выделенном только для него лифте в свое новое жилище на 7-м этаже стал подниматься Андрей Януарьевич Вышинский. Прозванный за свою вдохновенную свирепость «Ягуарьевичем», в 1933 году Вышинский стал Генеральным прокурором СССР. И в этой роли почти для всех обвиняемых требовал только одного наказания — смертной казни. Досталось и соседям Вышинского по месту жительства. К концу тридцатых из 600 квартиросъемщиков дома в тюрьмах и лагерях сидела ровно треть.

Отныне и на целых два десятилетия в Москве стала наиболее востребованной совсем другая крыша — над внутренним корпусом известного здания на Большой Лубянке, которую руководство НКВД приспособило в качестве прогулочной площадки внутренней тюрьмы. Ну а на верхней площадке бывшего дома Нирензее больше никто не сидел и не прогуливался. Негде было. Ресторан закрыли, а вход на площадку опечатали.

В цикле рассказов «Сорок сороков»именно с крыши дома Нирензее Булгаков следил за происходящими в столице под влиянием НЭПа изменениями.

«На самую высокую точку в центре Москвы я поднялся в серый апрельский день. Это была высшая точка — верхняя платформа на плоской крыше дома бывшего Нирензее, а ныне Дома Советов в Гнездниковском переулке. Москва лежала, до самых краев видная, внизу. Не то дым, не то туман стлался над ней, но сквозь дымку глядели бесчисленные кровли, фабри чные трубы и маковки сорока сороков. Апрельский ветер дул на платформы крыши, на ней было пусто, как пусто па душе…Это был апрель 1922 года».

«В июньский душный вечер я вновь поднялся на кровлю того же девятиэтажного нирензеевского дома. Цепями огней светились бульварные кольца, и радиусы огней уходили к краям Москвы. Пыль не достигала сюда, но звук достиг. Теперь это был явственный звук: Москва ворчала, гудела внутри… Скрежет шел от трамваев, они звякали внизу, и глухо, вперебой, с бульвара неслись звуки оркестров…на вышке крыши трепетал свет. Гудел аппарат — на экране был помещичий дом с белыми колоннами. А на нижней платформе, окаймлявшей верхнюю, при набегающем иногда ветре шелестели белые салфетки на столах, и фрачные лакеи бежали с блестящими блюдами».

Казалось — должны были пройти годы для «перестройки» нищей голодающей Москвы в рай толстосумов. Однако «фраки» и «блюда» появились всего через два месяца. Очевидно, былое великолепие, оставшееся от старых времен, было припрятано на всякий случай.

Отсюда, с крыши дома Нирензее, в финале «Дьяво-лиады»бросился вниз несчастный, замороченный бессмысленной канцелярской каруселью делопроизводитель Коротков.

«Отвага смерти хлынула ему в душу. Цепляясь и балансируя, Коротков взобрался на столб парапета, покачнулся на нем, вытянулся во весь рост и крикнул:

— Лучше смерть, чем позор!»

Действие повести «Роковые яйца»начинается в Москве. Имеет точный пространственный и временной ориентир.

«16 апреля 1928 года, вечером, профессор зоологии IV государственного университета и директор зооинститута в Москве Персиков вошел в свой кабинет, помещающийся в зооинституте, что на улице Герцена. Профессор зажег верхний матовый шар и огляделся.

Начало ужасающей катастрофы нужно считать заложенным именно в этот злосчастный вечер, равно как и первопричиною этой катастрофы следует считать профессора Владимира Ипатьевича Персикова».

Однако обрисованный Булгаковым московский пейзаж 1926–1928 годов окрашен светом футуристической фантастики.

«…. В 1926 году, когда соединенная американо-ясская компания выстроила, начав с угла Газетного переулка и Тверской, в центре Москвы, 15 пятнадцати этажных домов, а на окраинах 300 рабочих коттеджей, каждый на 8 квартир, раз и навсегда прикончив тот страшный и смешной жилищный кризис, который так терзал москвичей в годы 1919–1925».

«Насмешничаете, господин Булгаков! Если уж так все гладко, зачем гадов напускать?» — заглянет в глаза писателю сотрудник ОГПУ.

«Собачье сердце».Николай Михайлович Покровский, дядя Михаила по материнской линии, проживал в семикомнатной отдельной квартире в бельэтаже комфортабельного дома против Пречистенской пожарной команды, в Обуховском переулке.