Пьер Грималь - Цмцерон

Таков был общий смысл речи Цицерона, обращенной к гражданам Рима, в которой он убеждал их еще раз предоставить Помпею чрезвычайные полномочия. Сопротивление нескольких сенаторов, из самых непримиримых противников Помпея, таких, как Лутаций Катул или Гортензий, не смогло ничему помешать. Закон был поставлен на голосование, утвержден, и Помпей отправился на Восток, где принял командование от только что назначенного наместником Ацилия Глабриона и, главное, от Лукулла. Последний вернулся в Рим и сумел — не без трудностей — в том же, 66 году добиться триумфа. Обогатившись еще более за счет сокровищ, награбленных в царских резиденциях Митридата, Лукулл после триумфа удалился в свои Квиринальские сады и предался ученым занятиям, которые любил больше всего на свете. Он окружил себя философами, выписанными из Греции, писателями и поэтами и ни разу не подумал попрекнуть Цицерона его речами, прославлявшими Помпея.

Время между эдилитетом и претурой, то есть между 69 и 66 годами, Цицерон провел весьма деятельно. В качестве эдила он должен был устроить игры, которые на тот год приходились трижды — игры в честь Цереры, Либера и Либеры в апреле, в честь Флоры в начале мая и так называемые Римские игры в начале сентября. Он отпраздновал их по возможности с блеском, насколько позволяло его состояние (как признается он в одном месте трактата «Об обязанностях»), то есть без великолепия, доступного лишь обладателям несметных богатств, но в то же время учитывая, что жители Рима не прощают тех, кто проявляет в подобных случаях чрезмерную бережливость: нравиться толпе было обязательно для каждого, кто посвятил себя политике. Пространный пассаж, где Цицерон размышляет о значении, которое имели для него игры, содержится в пятой речи второй сессии процесса Верреса («О казнях»), Церера, Либер и Либера, пишет он, по преимуществу плебейские божества; Флора — богиня изобилия, ее ежегодно пробуждает к жизни Весна, «мать всего народа римлян, обеспечивающая его выживание и умножение»; наконец, Римские игры славят Юпитера и два других божества капитолийской триады, Минерву и Юнону, снова и снова благодарят их за благосклонность к римлянам. Эти строки, объясняющие, сколь высоким религиозным значением обладает деятельность эдила, написаны в то самое время, когда Цицерон занимал эту магистратуру. Пламенным религиозным чувством они не отличаются, но показывают, как понимал Цицерон характер магистратской деятельности. Перед нами как бы очерк «гражданской теологии», из которого явствует, какое место занимала религия в жизни римского государства. Цицерон не слишком верит в то, что боги, живущие в заоблачных высях, готовы осыпать Рим благодеяниями, но он отдает себе отчет в том, что сакральные обряды и в первую очередь игры, сводящие воедино бесчисленные толпы охваченных единым чувством граждан, укрепляют нравственные и духовные узы, связывающие воедино всех римлян. Недаром понтифик Котта в третьей книге трактата «О природе богов» красноречиво заявляет, что до конца останется верен религиозным воззрениям предков и приложит все силы, дабы в Риме соблюдались церемонии и обряды, сохранялись исконные верования. Их действенная сила явствует из блистательной судьбы Рима, пишет Цицерон, «города, который никогда не смог бы стать столь великим, если бы не пользовался особой благосклонностью богов».

Таковы были в те годы взгляды Цицерона; он считал себя посредником между гражданской общиной и миром богов, а также, во всяком случае на время магистратуры, хранителем Фортуны Рима. Можно, конечно, сказать, что такая оценка своей роли — лишь проявление тщеславия, в действительности же совсем другие магистраты ведали религиозной жизнью города, и роль эдила была более скромной, так как заключалась главным образом в организации народных развлечений. Что ответить на это? Цицерон, бесспорно, рассматривал себя как подлинного служителя богов, а не как специалиста по развлечениям, но дело здесь не сводилось к одному только тщеславию. Он знал, что политическое бытие Рима определяется в конечном счете чувствами, общественными инстинктами, эмоциями граждан и во многом зависит поэтому от тех особых убеждений и верований, которые объединяли словом religiones, означавшим совокупность религиозных представлений народа. Они преисполняли души страхом перед гневом богов, но они же внушали и надежду, веру в священную нерушимость клятв и незыблемость принятых обязательств, в могущество обрядов — словом, во все те ценности общественной жизни, которые в конечном счете и составляли гражданскую нравственность.

Верность Цицерона принципам справедливости и милосердия, столь ярко сказавшаяся в речах против Верреса, особенно на второй сессии, оказалась под сомнением, когда начался суд над Марком Фонтеем, пропретором Нарбонской Галлии. Он тоже обвинялся в вымогательстве, и процесс на первый взгляд имел тот же смысл, что процесс Верреса, но... на этот раз Цицерон выступал в роли обвинителя пострадавших! Значит ли это, что он допускал существование двух моралей, одной — если речь шла о сицилийцах, другой — когда дело касалось галлов?

Процесс Фонтея состоялся, насколько можно судить, в 69 году, сразу после вступления в действие нового закона о судах. Как и процесс Верреса, он должен был проходить в две сессии, но сохранилась лишь часть той речи, что Цицерон произнес в ходе второй.

Марк Фонтей, почти ровесник Цицерона, родом из Тускула, входил сначала в число марианцев и пытался продвигаться по служебной лестнице с их помощью, но позже перешел на сторону Суллы, служил в Дальней Испании, а затем в Македонии, неизменно проявляя деятельную энергию и военные способности. Претором он стал, по-видимому, в 77 году, а в 76—74-м управлял Нарбонской Галлией, как раз в то время, когда Помпей вел в Испании войну против Сертория. В провинции, вверенной Фонтею, вот-вот готово было вспыхнуть восстание, и тогда проходы в южной Галлии, соединявшие Италию с Испанией, оказались бы перекрытыми, а коммуникации Помпея и его коллеги Метелла перерезанными. В обязанности Фоитея входило поддержание спокойствия в тылах действовавшей в Исиании армии, и роль, ему отведенная, была в этих условиях стратегически ключевой. Уже одно это отражало принципиальную разницу между положением Фонтея в Галлии и Верреса в Сицилии. К тому же Фонтей имел дело с воинственно настроенными племенами, а не с сицилийцами — людьми полисной цивилизации, знавшими, что такое коллективная нравственная ответственность, признававшими моральные нормы, внятные всем людям, достойным этого имени, Фонтей, как представляется, обращался очень сурово с местными галльскими племенами, обитавшими между Пиренеями и холмами современного Руэрга, и, напротив того, весьма благосклонно относился к римским городам, вроде Тулузы или Нарбона, и к городам свободным, таким, как Марсель. В защитительной речи Цицерона есть аргумент, на котором стоит остановиться. Оратор дает как бы поименный перечень наиболее видных сенаторов и комментирует его; люди, способные к военному командованию, замечает он как бы мимоходом, в курии не слишком многочисленны; что это? — ловкий ход адвоката, дающего понять судьям, что необходимо оправдать его подзащитного, поскольку он принадлежит к этой редкой и столь важной для государства категории? Не только. Совсем недавно завершился ряд восточных кампаний, в которых бездарные командующие сменяли один другого, но так и не сумели добиться победы. Рим, усыпленный долгим миром, казалось, в самом деле растерял своих полководцев, которым не было числа вплоть до конца предыдущего века. Бесконечные судебные преследования способных государственных деятелей, вызывавших своими успехами ненависть и зависть политических противников, истощили в конце концов человеческие ресурсы правящего класса. Тут и кроется одна из причин, почему Цицерон согласился участвовать в этом процессе. Он взялся защищать человека, который на деле доказал, будь то в боях с фракийцами, вольсками или аллоброгами, сколь нужен он Риму. Фонтей оказал государству реальные услуги, и на их фоне незаконная раздача винных откупов и реквизиции зерна или денег, необходимых для снабжения действующей армии, или выплаты жалованья солдатам казались пустяками. Фонтей — не Веррес. В заключительной несохранившейся части речи Цицерон стремился это доказать. Удалось ли ему убедить судей, вынесли ли они Фонтею оправдательный приговор, сведений у нас нет.