Пьер Грималь - Цмцерон

Как ни скромно было состояние Цицерона сравнительно с теми, какими располагали римские аристократы в последние десятилетия республики, оно позволяло ему вести жизнь «разумную и достойную», в постоянном общении с филологами, его окружавшими, — греками и римлянами. Слово «филолог», употребленное в данном случае Плутархом, служило общим обозначением «интеллектуалов» — пишущей братии, жадно интересовавшейся языковыми реалиями (как Варрон, например) или историей литературы, любителей и ценителей старинного языка, риторов и философов, вроде верного Диодота. Возникающий из описаний Плутарха образ представляется вполне правдоподобным — он соответствует тому, что мы знаем о годах учения Цицерона, о сжигавшей его жажде знаний. Образ этот разумно корректирует также распространенное представление о Цицероне как о человеке, всецело занятом политикой, погруженном в интриги, постоянно рассчитывающем, какую выгоду может принести ему дружба с тем или иным значительным лицом, с рядовым плебеем или даже с отпущенником, если он обладает хоть некоторым влиянием. Именно такого рода наставления содержатся в знаменитом письме, которое в июле 65 года брат нашего героя Квинт написал Цицерону, дабы объяснить, как ему надлежит добиваться консульства на следующий год. Это письмо, известное под названием «Краткое пособие для претендентов на выборные должности» — «Commentariolum petitionis», содержит любопытный очерк политических нравов Рима конца республики. При чтении его становится очевидно, как важны были личные связи для достижения успеха на пути к почетным должностям и званиям, что, впрочем, подтверждается и рядом других свидетельств. Прежде всего свидетельством Плутарха: «Цицерон считал недопустимым, что ремесленники, пользующиеся бездушными орудиями и снастями, твердо знают их название, употребление и надлежащее место, а государственный муж, которому для успешного исполнения своего долга необходимы помощь и служба живых людей, иной раз легкомысленно пренебрегает знакомством с согражданами». По уверению Плутарха, так формулировал эту мысль сам Цицерон. Следуя ей, можно было пойти и еще дальше, — выяснять, где человек живет, где находится его вилла, у каких он бывает друзей, какими окружен соседями, собирать такого рода сведения по всей Италии. Эта манера была свойственна всем римлянам, но теперь, когда число граждан выросло неизмеримо, в столице от нее постепенно отказывались, и сохранилась она лишь в арпинском захолустье, где, наверное, Цицерон ее и усвоил вместе с другими чертами «муниципального мышления», столь характерного для него в молодости. В отличие от римлян из Рима он, вероятно, мало пользовался услугами своего «номенклатора» — раба или отпущенника, чья обязанность состояла в том, чтобы знать всех граждан по именам и в случае необходимости подсказывать хозяину имя собеседника.

В «Кратком пособии» говорится, что первые люди государства обычно довольно скупы на выражение дружеской приязни и что поэтому вполне достаточно обратиться к встречному крестьянину со словами «друг мой», дабы навсегда обеспечить себе его преданность. Подобные размышления раскрывали особенности общественной жизни Рима накануне консульства Цицерона, но восходили они к весьма отдаленному историческому прошлому и характеризовали римскую политическую систему в целом. То было «общество знати», которое основывалось на взаимной поддержке и благодарности. Здесь не было (или почти не было) общих идеи, теоретических воззрений на то, что полезно государству или что ему вредно. Соответственно не было партий в собственном смысле слова, то есть групп, исповедующих определенную идеологию, а было бесконечное разнообразие частных интересов, в силу которых люди поддерживали того или иного лидера, стараясь оказать ему услугу в расчете на то, что он из благодарности, в свою очередь, поможет им. Табличка для голосования была одним из средств обеспечить себе благодарность избранного магистрата. Способность оратора отстоять интересы своего клиента в суде точно так же побуждала людей оказывать ему поддержку на выборах, где за него голосовали не только сами подзащитные, но и все, кто рассчитывал рано или поздно воспользоваться его талантом.

Именно такими побуждениями были движимы участники комиций, избравших Цицерона в эдилы. По тем же причинам граждане избирали его в преторы на 66 год и в консулы на 63-й. Избрание, однако, зависело и от многих частных обстоятельств. Они могли оказаться весьма полезными, но могли и помешать достижению желанной цели. В данном случае неясно было прежде всего, хватит ли у Цицерона просто физических сил, чтобы сделать все необходимое для успеха его честолюбивых замыслов. После пребывания в Греции здоровье его улучшилось, но все же требовало постоянных забот. Он мало ел, ограничиваясь лишь одной настоящей трапезой в конце дня, часто принимал ванны, делал массаж и совершал прогулки, продолжительность которых устанавливали врачи. Эти меры, помимо всего прочего, помогли ему преодолеть препятствия, возникавшие в течение столь долгих лет на его пути оратора и политического деятеля.

В государстве шла напряженная борьба вокруг проблем внутренней политики. Их было много: восстановление полномочий народных трибунов, передача судов в ведение всадников, порядок назначения наместников провинций, введение наказаний за предвыборные махинации, возвращение цензорам права вносить имена граждан в списки сословий или исключать из них, правила раздачи зерна и многое другое. Но, как ни остро стояли все эти вопросы, как пи сталкивались при их решении интересы знати, откупщиков и народных вожаков, забыть об опасностях, которые то и дело угрожали государству извне, не было дано никому. На жизнь и деятельность нашего героя они редко оказывали прямое влияние, ибо он меньше всего стремился проявить себя на поле браня, по на характер жизни в столице они воздействовали сильно, и поскольку Цицерон постоянно размышлял о деятельности государственных институтов, о преодолении разлада между ними, внешние опасности не могли оставить его равнодушным. Становилось все более ясно, что любая военная победа усиливала честолюбивые стремления полководца-победителя и могла толкнуть его к нарушению законов. Не так давно все убедились в этом на примере Суллы, теперь, в 70 году, над массой граждан уже возвышались двое — Красс и Помпей. В доме одного и другого каждое утро толпились люди, пришедшие на поклон и стремившиеся прослыть друзьями. Но, по свидетельству Плутарха, не меньшим почетом пользовался и Цицерон, которому сам Помпей неоднократно выказывал особое уважение. Зачем Помпею оказался нужен Цицерон? Зачем полководец добивался союза с оратором и жаждал его услуг? Как понять столь странное поведение? Тут нужно учитывать следующее: римская военная машина, несокрушимая, когда была умело запущена на полный ход, останавливалась и разваливалась в руках бездарного или надменного командующего; но точно так же ее лишали силы распри политических клик. Помпеем владело гордое сознание, что он водрузил орлы римских легионов на границах Вселенной. На западе, в Испании, на юге, в Африке, он в самом деле достиг границ тогдашнего обитаемого мира. Теперь он рвался на Восток, повторить подвиги Александра, с которым его нередко сравнивали. Но для этого сенат или народное собрание должны были вручить ему командование с неограниченными полномочиями. Вот для этого-то ему и был необходим союз с Цицероном, ибо аристократы, особенно из самых закоснелых, так и не могли до конца примириться с Помпеем, с его «чрезвычайными» победами, с триумфами полководца, едва достигшего сенаторского возраста. Его слава, само его существование казались вызовом республиканскому укладу.