Михаил Юхма - Кунгош — птица бессмертия

— Эх, не туда поехал, в сторону свернул, — огорчился Дулдулович.

— Только трудящиеся, только бедняки, объединившись вместе, могут обеспечить свободу и независимость мусульманского мира. Обещаю вам, что в Учредительном собрании я буду последовательно и неуклонно защищать ваши интересы, последовательно и неуклонно бороться за дело бедняков мусульманского мира!

— Не пойму, каша у него в голове? Или лицемерит? Популярность голытьбы завоевать хочет? — озадаченно бормотал Дулдулович. — Во всяком случае, малый не дурак. Это ясно. И он, я думаю, далеко пойдет…

— До самого Петрограда, — усмехнулся Харис.

Из здания Совдепа вынесли красные знамена. Толпа качнулась и хлынула с площади на улицу.

— Куда теперь? — спросил Дулдулович.

— На вокзал, конечно! Куда ж еще? — отвечал Харис.

— Ну что ж, пойдем и мы туда же. Надо уж доглядеть этот спектакль до конца.

— Эй! Люди добрые! Вы, часом, не знаете, они там тоже речи говорить будут? Или он сразу поедет?

Дулдулович с Харисом оглянулись. За ними семенил тот самый старик татарин с козлиной бородкой, который давеча порывался рассказать им, как Мулланур Вахитов спас его от позора.

— А тебе-то что? — неприязненно спросил Харис.

— Да надо бы мне успеть домой сбегать, — сокрушенно объяснил старик. — Забыл я одну вещь, понимаешь, какое дело… Успею, не успею? Как думаешь?

— Сбегай, сбегай, абый! — усмехнулся Дулдулович. — Сто раз еще успеешь обернуться. Они там небось еще часа три митинговать будут.

— Правда? — обрадовался старик. — Вот спасибо тебе, сынок! Я мигом. Одна нога здесь, другая там…

Свернув в переулок, он торопливо затрусил вниз, к оврагу.

— Ох и не любишь же ты этого Вахитова! — сказал Дулдулович, когда они двинулись вслед за толпой к вокзалу. — А, собственно, за что?

— Как «за что»? — искренно удивился Харис. — Вы же сами сейчас убедились. Это враг, я думаю, самый опасный из всех. Хуже нет того врага, который другом прикидывается.

— А может, он не прикидывается? Может, и в самом деле друг?

— Аллах! Как язык у вас повернулся такое сказать, господин Дулдулович! Да разве такой фанатик может быть нашим другом?

— Я хотел сказать, что если он не демагог, а человек искренний, так, может, нам не грех попытаться как-то его использовать?

— Э, нет! Это безнадежно. Он убежденный большевик. Значит, всегда будет с русскими заодно.

— А ты все-таки мне так и не ответил, за что его ненавидишь.

— Я ж сказал…

— Брось, брось… У тебя к нему, видать, еще и личная «симпатия». Я ведь глазастый, меня не проведешь.

— Да, верно, — сознался Харис. — Числю я за ним и кое-какой личный должок. Я ведь из-за этого мерзавца, господин Дулдулович, чуть по миру не пошел.

— Ну да?.. Как же это вышло?

— Тут, конечно, не он один виноват, но…

— Да не вертись ты, как уж на сковороде. Рассказывай все по порядку.

— Ну что ж, будь по-вашему… До всей этой катавасии, как вы догадываетесь, я был человек небедный. Пару-другую лавчонок имел… Отец мой, слава аллаху, добрый был купец. Ну и я, стало быть, по отцовской дорожке пошел. Жил не хуже других почтенных людей. И даже после того, как царя скинули, дела мои торговые шли совсем недурно. Ну а когда вторая гроза разразилась, будь она неладна, тут все сразу прахом пошло…

— Это понятно. Да Вахитов-то тут при чем? Разве ж эта большевицкая революция только его рук дело?

— Как — при чем? Да ведь все мои беды с того и начались, что этот Вахитов свой нос во все дырки совать стал!

— Опять ты загадками говорить начал.

— Какие загадки? Сами, небось, видите, до чего я дошел. Да разве раньше у меня хватило бы стыда в такой одежонке на улицу выйти?.. Началось все с того, что приказчики мои зашебуршились. Будем, орут, только до восьми часов работать. Так, дескать, Совет велит. Я говорю: будете работать до той поры, до какой хозяин вам укажет. А хозяин у вас пока что не Совет, а я. А чтобы Совет этот ваш в наши дела не мешался, до восьми часов будете работать на виду у всех, открыто. А после восьми мы на дверь объявление повесим: дескать, магазин закрыт. Однако тот, кому надо, будет знать, что за закрытыми дверьми у нас торговлишка идет полным ходом…

— Ловок ты, брат, ничего не скажешь, — покрутил головой Дулдулович.

— Ну, сперва так оно у нас и шло. От покупателей отбою не было. Но однажды, часов эдак в десять вечера, стук в дверь. Слава аллаху, думаю, не оставляет меня всемогущий своими милостями. Не иначе — покупатель. Отворяю — а на пороге трое в красных повязках. Пожалуйте, говорят, за нами.

— Неужто арестовали? Да за что же?

— А вот за это самое. За нарушение постановления Совдепа. Взяли как миленького и повели прямехонько в Мусульманский социалистический комитет, вот к этому самому Вахитову.

— Интересно… И что же он с тобой сделал?

— Уж так меня честил, так срамил…

— Только и всего? Ну, брат, это еще не беда. Как говорится, стыд глаза не выест.

— Кабы только попреками обошлось, это бы еще и впрямь не беда. Однако разговоры разговорами, а дело делом. Под конец он вынес постановление взыскать с меня все, что мои приказчики наработали сверхурочно. Да не просто взыскать, а в десятикратном размере… Ну, тут уж я понял, что если и дальше так дело пойдет, я наг и бос останусь…

— Да, прижал он тебя. Однако ведь ты, насколько мне известно, не только лавчонки держал? Еще и извозом промышлял, кажется?

— А как же. Но и тут этот Вахитов мне поперек дороги встал. Он собрал всех городских возчиков, дворников, землекопов и организовал комитет.

— Какой такой комитет?

— Комитет из всей этой голытьбы. Такой комитет, чтобы проводить восьмичасовой рабочий день. Работает, скажем, какой-нибудь Габдрахман-дурачок. Раньше он рад был хоть сутки напролет вкалывать. А теперь восемь часов отработал — и домой. Хоть умоляй, хоть плачь, а больше работать не станет. Комитет не велит. У меня один возчик на двух подводах работал. Так они, эти проклятые комитетчики из МСК, и тут вмешались. До всего, видишь ли, им дело! Постановили, что каждый возчик имеет право только на одной кляче работать…

— Да, неглуп этот Вахитов. Ох, неглуп! Вижу, крепко он сумел втереться в доверие к простому народу…

За углом показалось здание вокзала.

Дулдулович невольно ускорил шаг. Харис торопливо засеменил вслед за ним.

У вокзала народу собралось, пожалуй, даже еще больше, чем на площади у здания Совдепа. Во всяком случае, выглядела эта толпа гораздо внушительнее. Может быть, еще и потому, что впереди, у самых железнодорожных путей, стройными шеренгами выстроились воинские части — отдельно пехота, отдельно кавалерия. У бойцов на шинелях алые банты. А у командиров на шапках зеленые ленты с изображением полумесяца. [1] Зеленый цвет и знак полумесяца — символы ислама.