Самсон - Самсон. О жизни, о себе, о воле.

После недолгого путешествия по коридорам тюрьмы нас, как скот в стойло, загнали в крохотную камеру и приказали раздеться до трусов. После чего распахнулась внутренняя дверь камеры и вежливый, с интонацией прирожденного садиста голос пупкаря предложил «уродам», то бишь нам, войти в следующее помещение, которое оказалось настоящей клеткой с толстыми прутьями от пола до потолка. Внутри был расположен медицинский лежак, накрытый серой простыней, на которую и смотреть-то было противно, не то что ложиться. С наружной стороны клетки у стола нас уже ждали врачи – три женщины и мужчина. С совершенно безразличными лицами они стали задавать вопросы, изредка что-то чиркая в своих блокнотах. Вопросы были однообразными:

– Жалобы на здоровье есть? Туберкулезом или венерическими болезнями раньше болели?..

Экзекуция с медицинским осмотром прошла на удивление быстро, и уже спустя час мы снова оказались в камере, откуда нас забирали. За наше отсутствие она наполнилась нестерпимой вонью от вызванных местным хлебом газов. Кое-кто из бывалых сидельцев стал жечь бумагу, чтобы хоть как-то избавиться от тошнотворного запаха.

Наши места за столом оказались свободными, поэтому мне ничего не оставалось делать, как отойти ко сну, положив голову на руки. Спасительное забытье прервал голос пупкаря, распахнувшего дверь. На исходе вторых суток мучений нас наконец-то стали разводить по хатам. Но прежде всего всей толпой повели на склад, где должны были выдать матрасы и постельное белье. Кладовщиком оказался заключенный из обслуги. Записывая фамилию, год рождения и статью, он выдавал постельные принадлежности каждому подходившему. Когда наступила моя очередь и я произнес год рождения, он вдруг отодвинул меня в сторону и обратился к постовому:

– Командир! Да тут у нас малолетка!

– Как?! – засуетился постовой, подскочив ко мне. – Ты что, несовершеннолетний?

– Ну да, – ответил я, не понимая, что происходит.

– В сторону! – постовой отодвинул меня рукой к стенке.

Впоследствии я узнал, что несовершеннолетних нельзя конвоировать вместе с взрослыми. А в тот раз, видимо, из-за большого наплыва арестантов кто-то что-то напутал и меня посадили вместе с остальными.

После того как путаница выяснилась, мне пришлось стоять возле стенки еще битый час, дожидаясь, пока остальным сидельцам выдадут белье и разведут по камерам.

– Та-ак, – устало проговорил постовой, когда все закончилось. – Теперь будем решать твой вопрос. Сначала к парикмахеру. Пошли! – Он подтолкнул меня к железной решетке, которой разделялись корпуса тюрьмы.

– Открывай! – скомандовал он другому постовому, который находился за решеткой.

Дело в том, что вся тюрьма делилась на корпуса, а сами корпуса – на продолы (длинные коридоры, по обе стороны которых находились камеры). Такие продолы с обеих сторон закрывались решетками, причем закрывал их тот постовой, который оставался внутри. Это было придумано администрацией на случай побега или захвата заложников. Если вдруг кому-то взбредет в голову совершить побег, то дальше одного продола он не пройдет.

Итак, меня повели к парикмахеру. Понятно, что ни о каких модельных стрижках речь не шла, меня просто подстригли налысо. Потом мы снова вернулись на склад, где хозбык – так называли всех тех, кто работал в обслуге, в приказном тоне сказал:

– Раздевайся, пацан!

Я хотел было возразить ему, но тут же передо мной появилась застиранная роба и кирзовые ботинки.

Увидев удивление в моих глазах, хозбык пояснил:

– Малолеток в тюрьме переодевают. Твои вещи мы положим на склад, а когда поедешь на этап, сможешь снова их забрать.

Роба, которую мне выдали, была сшита из тонкой мешковины синего цвета. Размер, естественно, никто не подбирал, и выдавали то, что было на складе. Мне повезло. Так как комплекции я был не крупной, то роба оказалась впору. Чего нельзя было сказать о ботинках. Они оказались на размер больше. Получив матрац и постельное белье, я, шаркая «ботами», направился за постовым. После недолгого путешествия по продолам мы оказались на месте.

– Принимай новенького! – сказал постовой молодой пупкарше, дежурившей на продоле перед камерами.

Девушка лет тридцати, не больше, с красивой фигурой, облаченной в зеленую форму, не спеша подошла к решетке и, оглядев меня с ног до головы, как бы между прочим спросила:

– Куда его?

– В сто вторую, – пожирая пупкаршу глазами, ответил постовой.

– Лицом к стенке! – скомандовала девушка, когда я зашел за решетку.

Подойдя к одной из камер, она сначала посмотрела в глазок и только после этого открыла дверь. В нос ударил уже ставший привычным за последние несколько дней спертый запах. У дверей столпились несколько лысых подростков, которые с восхищением смотрели на молодую пупкаршу. Наперебой они стали задавать незначительные вопросы, стараясь притянуть к себе ее взгляд:

– Наташ, а откуда к нам новенького?

– А когда обед будут раздавать?

– Все вопросы потом, – надменно ответила девушка и захлопнула за мною дверь.

Смех, веселье и игривое настроение как рукой сняло. Теперь на меня с интересом смотрело несколько пар глаз. Я стоял в дверях и также в упор смотрел на них.

– Кто такой? Откуда? – наконец спросил один из них, который был выше и на вид старше остальных.

– Самсон из Ростова.

– Это что, имя такое? – усмехнувшись, спросил длинный.

В моей голове сразу пронеслось то, что я хоть немного знал о тюрьме и ее порядках. Например, что каждое слово здесь может трактоваться по-разному и надо следить за тем, что говоришь.

– Погоняло. А зовут меня Сергей.

– Понятно, – протянул собеседник, уже сменив тон. – Статья какая?

– Восемьдесят девятая.

– Точняк? А то мы ведь все равно узнаем, – предупредил он.

– Точнее не бывает, – слегка повысив тон, ответил я.

Матрац, который мне выдали на складе, оттягивал руку, так что она стала затекать, и поэтому неожиданный допрос в дверях немного меня разозлил.

– Ладно, проходи, – освободив мне путь, предложил тот, которого я принял за главного.

Осмотрев камеру, я увидел, что недалеко от окна есть свободная шконка, и, подойдя к ней, бросил туда надоевший матрац.

– Поди сюда, Самсон, – позвал один из малолеток.

Я не спеша подошел к столу, за которым уже разместились несколько человек.

– Как жить собираешься? – был первый и, наверное, самый главный вопрос в тюрьме для новичка.

– По понятиям, – коротко ответил я и, развернувшись, вернулся к себе на шконку.

Тогда в моем ответе для всех стало понятно, что я не просто «левый» пассажир, а пацан, который, может, еще и не до конца, но понимает, о чем говорит и куда попал. Ведь словом «понятия» обозначается большее, чем закон. Всех жизненных ситуаций он все равно не предусмотрит. Потому правильные понятия – это еще и совесть арестанта, с которой он должен сверять свои поступки, чтобы не испортить жизнь себе и другим.