Виктор Буганов - Булавин

— Из русских людей, — скороговоркой начал поручик, — беглых 66 человек: розных городов настоящих 36, а их детей 30. Из них торских жителей 18, у них детей 23; мояцких жителей 4 с 4 детьми; Переяславля-Рязанского волостной крестьянин один, а которой волости, — неведомо, живет у черкашенина из найму; туленин посацкой человек, у него — сын; москвитин посацкой же; синбирянин посацкой; староосколец городовой; курчан посацких два, стрелец один; белогородцов городовой службы один да недоросль; города Королевца посадкой один; суздалец гулящей человек один, боярской крестьянин один; арзамасец посацкой один, у него — сын; тополец гулящей один.

— Погоди, поручик, остановись, бога ради! Как пономарь строчишь... Из многих мест, выходит, бегут туда... Голытьба к голытьбе тянется! И ведь не только из близких мест идут, — из Симбирска, Рязани, Тулы, из самой Москвы. Напасть-то какая! Ведь война идет, да война-то какая тяжелая! Всей России силы собрать надобно. А тут — бегут, бегут!

Генерал помолчал. С недоброй усмешкой спросил Языкова:

— Ну, а наших, белогородской службы казаков черкасских, много ли там?

— Немало, князь, — поручик сокрушенно вздохнул, снова уткнулся в список, — Изюмского полку казаков 111 человек, а с сотником 112 будет.

— Из каких городов?

— Торских жителей: сотник 1, казаков 72, изюмцов 18; мояцких жителей 17; Изюмского ж полку казаков 4, а которых городов, — неведомо.

— Ай-яй-яй! Куда ж глядит Шидловский?! Больше ста казаков из городов с царской службы ушли. Он сам-то хоть ведает о том?

— Говорят: ведает, пишет в Москву с жалобами.

— Писать хорошо, но с этим сбродом нужно по-другому: в кнуты и батоги взять! Толку больше будет. Согласен?

— Согласен, господин генерал. С ними инако поступать неможно.

— Ну, ин Москва разберется, царь укажет. А что же ты о донских казаках не говоришь? Поди, понаехали на Бахмут, богатеют на соли?

— Мало их сыскалось, господин генерал, — только два человека. Один из Черкасской станицы, в роспросе мне сказал: живет на речке Бахмуте в курене прикащиком у донского казака наездом для варки соли. Другой, из Дурновской станицы, служит в донских казаках пять лет, а отец его исполняет рейтарскую службу в Казани.

— Два человека... — хмыкнул Кольцов-Мосальский. — Курям-то на смех будет. Атаман и Войско Донское, слышно, челобитья в Москву шлют, просят те места им отдать: они-де селятся по речке Бахмуту, построили крепость, стерегут те места. А у тебя — два человека, да и то один из них — наездом! За дураков, что ли, они нас почитают?!

— Истинную правду говорить изволишь, господин генерал. Не хотят казаки в перепись итти, укрываются.

— А много ли завели варниц соляных, строений поставили?

— Немало, князь: у русских людей и у черкас солеваренных колодезей 29, дворов 49, изб липовых тоже 49, анбаров липовых 11, куреней и землянок 48.

— А сколько у кого — у русских людей, у донских казаков, у черкас?

— Того, господин генерал, написать не успел...

— Так... — князь поднял брови, с недоумением глянул на бумаги. — Как это не успел? А как далеко, в скольком расстоянии русские и черкасы с донскими казаками живут? Какие крепости те донские казаки построили? Узнал? Или тоже не успел?

— Не успел, господин генерал, да и невдомек было.

— Плохо государю служишь, поручик. Плохо. Дай-ка сюда чертеж.

Князь Иван Михайлович разложил по столу чертеж, расправил по сгибам.

— Так... — Водя пальцем, дошел до Бахмута. — Вот место новопоселенное, где соловарные курени построены. Угу... Это Тор, а от него до Бахмутского городка, пишешь, 30 верст. Так? Дорога есть?

— Дороги нет, дикою степью ехать надобно.

— М-да... От Бахмута-реки до донского казачьего торгового города Сухарева 35 верст, а стоит он за Северским Донцом на Ногайской стороне. От Тору вниз по Северскому Донцу до того Сухарева городка 65 верст. А к Изюмскому полку та речка Бахмут пришла ближе пяти верст. Ну, ясно. Хоть это есть. Ступай, поручик, отдохни малое время. Бумаги оставь — в Москву пошлем для ведома и указу. Да помни: в наказе, и на письме и словом, не все в строку пишется и в речи говорится; и между строкой и словами нужно нечто угадывать. Это тебе на будущее, молодой еще...

— Слушаю, господин генерал!

Кольцов-Мосальский проводил взглядом уходившего поручика, прихлопнул бумаги на столе, задумался: «Эх, молодость, молодость! Нам бы, старикам, вашу резвость... О-хо-хо! Вишь ты — не походы и сражения, не осады и штурмы делай, а неприятности с казаками разбирай. Захватывают земли, зацепки чинят с изюмцами, беглых принимают и их укрывают. Перепись знать но хотят, государевой белогородской службы казаков требуют согнать с Бахмута и иных мест. Не быть бы смуте... Да и время такое — война идет, швед грозит, ножи точит... Ну да господь милостив». С тем и покончил генерал с бахмутским делом — послал в Разрядный приказ книги и чертеж Петра Языкова, и дело с концом!

Донские казаки, на которых сердился генерал, не успокаивались. И в этом, 1703 году, и в следующем, «в розных месяцех», войсковой атаман Яким Филипьев и все Войско Донское шлют в Посольский приказ жалобу за жалобой: Федор Шидловский и его полчане не дают донским казакам селиться по урочищам на речке Бахмуте и, не дожидаясь описных книг и чертежа Языкова, новопостроенный их казацкий городок с жилищами разорили до основания, пожитки казаков разграбили, их соляными заводами завладели, а их, казаков, с того поселения с бесчестием и с ругательством согнали, похваляясь смертным убивством, без указу, самовольством своим.

А на рубежной речке Жеребце, продолжают жалобщики, на той ее стороне, что в дачах их, донских казаков, и на другой речке — на Красной — те же полковник и полчане — изюмцы заводят пасеки, мельницы и всякие заводы самовольством. Их, казаков, стесняют, луга и сенные покосы, и всякие угодья отолачивают и отбивают. Рубежи по той Красной речке отводят (переносят) от их казацких городков самовольством же, новые грани насекают и столбы ставят в самых ближних местах к их городкам казацким. И в те угодья им, казакам, выезжать не велят и на них похваляются смертным убийством.

Донцы снова настаивают, что речка Бахмут из давних лет в рыбных и звериных ловлях и во всяких добычах владение было их, казацкое. Они живали на той реке для обереганья Изюма и Коротояка от приходу неприятельских людей. А тесноты им, казакам, и разорения и запрещения не было. А ныне Шидловский их истесняет и населяет то место своими черкасами.

В Москве разрядные чиновники, изучив описные и переписные книги, чертеж Петра Языкова, прислали государев указ: русских людей, попавших в список, ведать торскому приказному человеку, черкас — изюмскому полковнику Федору Шидловскому; всем изюмцам быть своем полку по-прежнему. А впредь в то место на речку Бахмут донских казаков, пришлых людей, черкас не пускать без указу великого государя и без грамот из Разрядного приказа «для того, что то урочище по описи явилось в Ызюмском полку, от реки Северного Донца на Крымской стороне, а от донских городков в дальном разстоянии и за Северским Донцом». По описи Петра Языкова никакой крепости, о которой пишут донские казаки, на Бахмуте не оказалось; и, опричь двух донцов, никого из них там нет.