Анжелика Балабанова - Моя жизнь – борьба. Мемуары русской социалистки. 1897–1938

Трудно было отвести эти доводы, хоть я и была уверена, что никогда не смогу выступить перед публикой. Но я решила, что должна, по крайней мере, проявить добрую волю независимо от результата. Я не буду говорить о России, потому что недостаточно знаю рабочее движение того времени, но я согласилась выступить с пропагандистской речью в защиту социализма, и если я потерплю фиаско – что ж, я предупреждала.

Подготавливая свою речь, сейчас я полагаю – когда вспоминаю все это, – что я интуитивно понимала то, чему многие люди учатся на собственном опыте: в какой мере агитационная речь должна подпитываться эмоциями и насколько постепенно слушателей надо готовить к пониманию абстрактных идей. Во-первых, нужно понимать своих слушателей и установить с ними психологическую связь. Я взяла на вооружение лозунг Антонио Лабриолы: «Предоставь в распоряжение масс науку». Как это сделать, могла подсказать мне только моя марксистская подготовка и интуиция.

Когда настал вечер моего выступления, я с удивлением обнаружила, что не беспокоюсь о его исходе. Это был мой долг, который я была обязана выполнить, и я верила, что, если буду выражать свои мысли честно и искренне, не будет иметь значения, насколько неудачным окажется мой дебют в других отношениях. В рабочем движении работа была для всех, и я должна остаться для движения не менее полезна даже после того, как рабочие поймут, что я не умею говорить с трибуны.

Я была так уверена в плохом результате этого эксперимента, который, как я была уверена, окажется моим первым и последним публичным выступлением, что я решила взять с собой на эту встречу небольшую собачку, которую один товарищ доверил моему попечению. После нескольких слов мне, безусловно, придется остановиться, и председатель попытается спасти положение, извинившись за отсутствие у меня опыта. Тогда, после того как я продемонстрировала свои добрые намерения, я смогу выйти из зала и подольше погулять с собакой. Только чувство полного равнодушия к исходу этого мероприятия придало мне сил предстать перед аудиторией. Я заранее написала то, что намеревалась сказать, но, как только я встала, чтобы говорить, я ни разу не вспомнила о своей рукописи. Через несколько минут я обнаружила, что говорю свободно и непринужденно. Даже повторяющиеся неоднократно аплодисменты не прерывали поток моих слов. Вероятно, я говорила больше часа, и бедный пес не получил в тот вечер своей обычной прогулки.

После этого случая я могла бы проводить все свое время, выступая с речами. Через год я стала одним из самых популярных пропагандистов в Швейцарии, выступая зачастую по четыре-пять раз в день на четырех или пяти разных языках.

Я жила в Сент-Голле почти два года, когда новая важная работа позвала меня в другое место. Однажды, когда я находилась в какой-то поездке, я получила сообщение, что в Сент-Голл приезжает молодая итальянская учительница, пылкий пропагандист социализма. Она только недавно бежала из Италии, спасаясь от тюремного заключения за написанную ею статью. Я написала товарищам в Сент-Голл, что Мария должна воспользоваться моей комнатой. Когда я возвратилась, обнаружила, что попала в довольно затруднительную ситуацию, так как Мария переживала свою первую беременность. В дальнейшем она стала матерью семерых детей и объектом многочисленных сплетен. Она никого не посвящала в свою личную жизнь, и все гадали, кто может быть отцом – или отцами – ее детей. Мне посчастливилось узнать, что только один человек имеет к ним отношение и что Мария верна и предана ему, как всякая буржуазная жена своему мужу. Несколько лет спустя в Италии редактор одного церковного журнала сделал замечания, порочащие моральный облик Марии. Встретив его однажды на рыночной площади, Мария громким голосом, так, чтобы все вокруг могли слышать, спросила у торговки овощами, не этот ли человек распускает о ней сплетни. Испуганная женщина, которую Мария знала как благочестивую католичку, была застигнута врасплох и утвердительно кивнула. Тогда Мария встала на пути у пораженного редактора и перед уже собравшейся толпой отвесила ему звонкую пощечину. После этого разговоры о Марии и ее детях прекратились. Мужчина, который был отцом детей Марии, был убит на войне, и впоследствии она жила с другим мужчиной, у которого было такое же количество детей от предыдущей жены. Их дом был очень оживленным.

Когда Мария жила со мной в Сент-Голле, у итальянских социалистов не было никакой специальной пропагандистской газеты для женщин. Нам пришла в голову идея, что такую газету следует начать выпускать, и решили, что Лугано, где у итальянских товарищей была кооперативная типография, будет хорошим местом для этого. Мы с ней обе враждебно относились к любой форме феминизма. Для нас борьба за освобождение женщин была только одним аспектом борьбы за освобождение человечества. Именно потому, что мы хотели, чтобы женщины, особенно работницы, поняли это и то, что им нужно бороться не против мужчин, а вместе с ними против общего врага – капиталистического общества, мы ощутили необходимость такой газеты. Переехав в Лугано, мы с Марией создали «Su, Compagne!» [2]. Газета имела почти мгновенный успех, получив распространение по всей Италии, Швейцарии и в тех уголках мира, где были итальянские рабочие.

Однажды в Лугано, когда я писала передовую статью для «Su, Compagne!», в комнату ко мне вошел молодой рабочий.

– Я родом из Стабио, – сказал он. – Это маленький городок вдали от железной дороги. Реакционное местечко, но кое-кто из нас начинает просыпаться. Вы не приедете выступить у нас?

Я задала ему несколько вопросов и согласилась поехать. Я должна была выступать в единственном зале для городских собраний, который находился в гостинице, но, когда я приехала, я нашла там лишь нескольких радикалов в состоянии сильного возбуждения. Когда городской священник услышал, что я приезжаю, он осудил меня со своей кафедры как «дьяволицу» и подговаривал группу женщин сорвать это собрание. Полиция тоже была против собрания.

Владельца гостиницы запугали, и в последний момент он отказал нам в возможности использовать зал. Мои друзья просили меня отменить мероприятие. Я ответила так, как и всегда отвечала в таких экстренных случаях: «Революционер не поддается на угрозы».

Мы собрались на площади рядом с церковью. Когда уже были готовы начать собрание, около сорока или пятидесяти человек, как врагов, так и друзей, собрались вокруг стола, который должен был служить трибуной, а еще больше народу держалось на расстоянии, боясь подойти ближе. Я едва начала говорить, когда все колокола всех церквей города стали звонить. Негодование и страх были написаны на лицах моих друзей. Я поняла, что если я остановлюсь, то может начаться паника или бунт. Несмотря на шум, создаваемый колоколами, крики слушателей, дружеские и враждебные, и вопли перепуганных детей, я продолжала говорить, хотя и понимала, что не могу сделать так, чтобы меня услышали.