Александр Гусев - Гневное небо Испании

— Он трусит. Боится быка. Это — козел, а не тореро, — ответил наш инженер. — Настоящий тореро никогда не позволит себе такого прыжка. Полшага, ну, шаг в сторону. А скакать от быка — никуда не годится.

Мы замялись.

То ли под действием возмущения зрителей, то ли придя в себя от неожиданного, молниеносного рывка животного, тореро начал действовать смелее. Снова и снова в бешеной ярости бык кидается на своего противника, и каждый раз его постигает неудача. Рога поддевают плащ, а за ним — пустота.

Зрители начинают постепенно оттаивать. Слышатся возгласы одобрения. Эта поддержка благотворно действует на тореро. Он начинает работать красивее, ловче.

Но вот тореро уходит к барьеру, оставляет плащ и берет бандерильи — короткие крючки, украшенные разноцветными лентами. Снова идет к быку. Тот следит за приближением человека. Видно, как животное подбирается, готовясь к рывку. Но тореро — весь внимание. Шаг, еще, еще… Бык бросается! Шаг в сторону — и, когда массивная туша проносится мимо, тореро вонзает ему в горб мышц за шеей две бандерильи. От боли бык снова взрывается яростью. Он опять пытается поддеть на рога обидчика. Снова две бандерильи вонзаются в него.

Минуту, и еще, и еще минуту продолжается игра человека со смертью. Но вот, подойдя к барьеру, тореро берет не бандерильи, а мулету и эспадо — шпагу. Уверенным шагом направляется к быку. Вот тореро в шаге от нацеленных на него рогов. Но, на мгновенье опередив животное, тореро легким и сильным движением вонзает шпагу в быка, чуть выше рогов.

Мы видим: ноги быка мелко дрожат, он качается, рушится на арену замертво.

Ликующие зрители повскакали со своих мест, в воздух, на арену полетели цветы, шляпы, береты. Тореро простили оплошность первых минут боя. Даже наш инженер Лопес выражал шумное одобрение.

Служители стали прибирать арену. Пятна крови засыпали песком. Трибуны сдержанно гудели. Зрители ели апельсины, курили, переговаривались, ждали выхода второго быка.

Опять открыты ворота. Гул стихает. Каков-то будет следующий бык? Но время идет, а быка нет. Зрители начинают громко проявлять недовольство. Быка нет.

Крики, свист… Слышится какой-то шум, и на арену трусцой выбегает этакое совсем мирное животное. Путь ему преграждает пикадор. Вместо того чтобы рассвирепеть от уколов пики, бычок разворачивается на сто восемьдесят градусов и, помахивая хвостом, удирает. Зрителей это явно не устраивает. Крики,

свист, улюлюканье. Послышался один смешок, другой… Хохот охватывает ряды:

— Отпустите его на лужок!

— Пусть попасется!

— Не трогайте скотинку!

Мне казалось, что больше всех и заразительней всех смеялся наш Лопес. Он хохотал до слез. Потом стащил с головы берет, хлопнув им об пол, боком повалился на скамью и долго не мог произнести ни слова. Только потом, отдышавшись, сказал:

— Первый раз в жизни вижу такое. Кто выдумал пустить такого быка на арену? Или лучше не нашли? Война…

Так было или иначе, нам узнать не удалось. Служителям же ничего другого не оставалось как открыть ворота. Стремглав бык удалился с арены. Смех еще не стих, а в открытые ворота стремительно ворвался на арену третий бык. Именно ворвался и остановился, будто вкопанный.

Трибуны охнули от восхищения и замерли.

— Миурец [2] Миурия — местность, где выращивают быков для корриды , — не сказал, а как-то прошептал Лопес. Наверное, и ему редко приходилось видеть такую красоту. На арене стоял, словно специально давая себя осматривать, черный исполин с лоснящейся короткой шерстью.

«Не позавидуешь тореро…» — такая мысль, видимо, пришла в голову не мне одному: на трибунах воцарилось молчаливое ожидание. Глянул на Лопеса. Тот весь подобрался, словно ему сейчас надо было выходить на арену.

И бык показал себя. Едва первый бандерильеро появился на арене, он кинулся на него. Наперерез быку выскочил второй бандерильеро, отчаянно размахивая плащом. Но бык гнался за первым, удирающим со всех ног. В то же мгновенье, как бандерильеро скрылся за загородкой, раздался треск. Бык с маху ударил рогами в забор, да так, что осел на задние ноги.

Зрители засвистели, затопали.

На арене люди переменили тактику. Они выходили по нескольку человек, нападали сразу. Быку пришлось бросаться из стороны в сторону то за одним, то за другим своим противником. Животное как бы потеряло человека, видя, наверное, лишь непереносимый цвет трепещущих вокруг красных плащей.

Бык уставал. Один ошибочный рывок, другой…

На арену вышел тореро. Тот, шедший первым. Волна восхищения пронеслась по трибунам. Все поднялись, приветствуя любимца.

Тореро двинулся по кругу. Он шел мягким, пружинистым шагом, гордо держа голову, удивительно красивый, сильный, смелый. В каждом его движении чувствовалась ловкость и собранность прекрасного спортсмена.

Левой рукой он упирался в бок, и через нее был переброшен плащ, правой приветствовал публику и одновременно раскланивался направо и налево.

Тореро сделал по арене почти полный круг. Как вдруг, именно вдруг, хотя каждый из присутствующих ожидал этого момента, бык сорвался с места и, набирая скорость, помчался на человека. Бык летел черной молнией, все ниже опуская голову, выставив вперед прямые, длинные кинжалы рогов.

Но тореро по-прежнему, словно прогуливаясь, шел по арене, приветствуя публику, замершую, затаившуюся, не видя, не желая видеть опасности. Настало мгновенье, когда страшное казалось неминуемым.

«Ну, конец! Смерть рядом! Оглянись! Не успеешь и мигнуть, как бык подденет тебя рогами, перекинет через себя и примется топтать ногами…»

Тореро легко повернулся, у него даже хватило времени плавным движением расправить плащ, и, когда бык налетел на него, тореадор отвел от себя плащ и неуловимым извивом корпуса отстранился от кинжального удара рога. Тореро не сделал в сторону ни шага, провел быка вплотную к себе.

— О-оо-ох! У-у-у-ух! — выдохнули трибуны.

Скорость быка оказалась слишком большой, а его удар пришелся в пустоту. Бык с задранной мордой побежал по арене, взрывая песок и подымая клубы пыли.

Да, зрелище было великолепным!

Долго не могли утихнуть трибуны, отдавая должное отваге, смелости, воле, выдержке и опыту тореадора.

Бык не собирался сдаваться. Но он уже не черный исполин. Он то ли сер, то ли рыж от песка и пыли, налипшей на взъерошенные, судорожно опадающие бока. Снова, не сделав ни шагу, а лишь двинув от себя плащ и почти незаметно изящно изогнувшись, тореро пропускает быка вплотную от себя. Еще и еще раз.

Трибуны ликовали, ревели, топали… Замирали, затаив дыхание, и опять ревели, топали, ликовали.

А на арене два живых существа продолжали смертельную схватку.

Тореро стоял легкий, казалось, непринужденный, улыбающийся, и солнце сияло на золоте позументов его костюма.