Вячеслав Удовик - Воронцов

С. Р. Воронцов (в письмах к Ф. В. Ростопчину):

«Я умоляю вас перенести вашу дружбу ко мне на моего Михаила: он честный малый, добрый и истинно Русский, он никогда не совершит ничего недостойного и будет всегда так поступать, как Русскому дворянину надлежит».

«Михаил — прямое сокровище в смысле всего благоразумного, доброго, высокого и благородного. Мне не стыдно так выражаться о нем перед таким другом, как вы, который его хорошо знает»2.

Э. С. Андреевский:

«Дело для Воронцова было не только постоянною нравственною потребностью, но и священным долгом».

«Недаром получил он воспитание в Англии, где с детства внушается в людях уважение к святости долга».

«Всегда и везде он, по влечению своего характера, старался облегчить участь подсудимых».

«Россия и русский народ лишились не просто гражданина, не дюжинное создание творческой силы, не человека с обыкновенными качествами ума и сердца. Еще светла была память о неутомимой и многоплодной деятельности Воронцова на пользу царской службы, еще помнили, как от вчерашнего дня, и блеск его дивного сложения, и христианскую кротость его души. По милости и доверию своих государей, Воронцов неоднократно располагал почти неограниченной властью и держал в руках своих участь целых племен и обширнейших областей, но легко жилось при Воронцове, и каждый край, которым он управлял, не остался без какого-нибудь им самим вызванного существенного улучшения».

Он «не мог переносить Петербургского климата и его бюрократии»3.

Р. И. Андронников:

«Этот великий государственный деятель был совершенно чужд <���…> всякого пристрастия; напротив, его великая душа скорее способна была извинять и прощать слабости человека, чем преследовать или мстить за отца сыну»4.

А. И. Барятинский:

«Храбрость была чисто джентльменская, всегда спокойная, всегда ровная. Часто случалось, что во время сна главнокомандующего раздавалась тревога в самой главной квартире. Князь Воронцов просыпался, спокойно вынимал шашку и спокойно говорил: „господа, будем защищаться“».

«Если бы князь Воронцов ничего не сделал более того, что уже им сделано, то и тогда заслуги его огромны: он первый показал и убедил всех, что можно быть отличным Кавказским офицером, не нося мазаных дегтем сапог и не выпивая при всех по несколько рюмок водки»5.

К. К. Бенкендорф:

«Энтузиазм к новому начальнику был безграничный: никогда еще население Тифлиса не видело в представителе всемогущего сардаря более ласкового приема, ни большей доброты и мягкости в соединении с таким величием. Таково было впечатление на массы. У лиц же, окружающих графа, к этому общему впечатлению присоединялось еще и удивление, и некоторое смущение, так как новый начальник не походил ни на одного из своих предшественников. Строились всевозможные догадки, старались его поймать на чем-нибудь, испытывали, но он не поддавался никакому объяснению и оставался неуязвимым. Своей непроницаемостью, в этой стране интриг, граф Воронцов приводил в отчаяние самых бывалых и продувных».

«Обладая в высшей степени всеми качествами, всеми данными, чтобы покорять сердца или просто нравится, которые всем хорошо известны, граф Михаил Семенович соединял с ними еще и те, которые в России подкупают все симпатии и всегда пленяют. Я хочу сказать о внешности графа. Красавец в свои 65 лет, высокого роста, с прекрасными и изысканными манерами, граф прежде всего был большой барин, качество тем более почтенное, что оно со дня на день становится все более и более редким»6.

А. М. Дондуков-Корсаков:

«Приступая к характеристике такой высоковыдающейся личности, как личность князя Воронцова, я не намерен касаться официальной ее стороны, которая доставила князю заслуженную память, как одного из самых просвещенных, замечательных деятелей своего времени. Я могу указать на те особенности его жизни, на те оттенки проницательного ума его, те слабости и достоинства натуры его, которые имел случай так близко изучить во время долголетней моей службы при покойном наместнике Кавказа».

«Меня вполне поразила величественная наружность моего начальника. Высокого роста, с густыми седыми волосами, без усов и бакенбардов, при отсутствии всякой военной вытяжки, к которой в то время так привык глаз; необыкновенное достоинство и простота в речах и манерах, при обаятельном обхождении составляли в графе Воронцове редкое исключение из всех военных сановников той эпохи <���…> Необыкновенная приветливость и вежливость графа нас всех на первых порах как бы озадачила и казалась чем-то неестественным в начальнике».

«Сколько раз я имел случай убедиться в жизни, что официальная недоступность, напускная важность и театральность форм скрывают в начальнике истинную неуверенность собственного достоинства и желание наружными формами прикрыть скудость нравственного содержания своего <���…> Воронцов так высоко стоял своим прошедшим и настоящим, что он не опасался никогда показать себя человеком во всех случаях сношений своих с подчиненными и управляемыми».

«Князь чрезвычайно высоко понимал и ценил военные доблести, давая собою пример исполнения воинского долга с тою естественностью и простотой, которые еще более выставляли его достоинства. Он не любил хвастовства в военном деле и вообще всякого фанфаронства, и в храбрости более всего ценил скромность; трусость он презирал глубоко, а человек, подверженный этой слабости, окончательно терял в его глазах».

«Князь принимал всегда участие во всех даже частных делах его приближенных. Достаточно было ему узнать о нуждах кого-нибудь, чтобы совершенно естественно и просто придти ему на помощь со свойственной ему одному только деликатностью grand seiqneura. Он был чрезвычайно щедр, но вместе с тем разборчив. Часто случалось мне докладывать ему о нуждах беднейших офицеров, и никогда он не отказывал в пособии или даже в выручке из затруднительного положения заслуженных и достойных людей».

«В сношениях с людьми князь выказывал замечательный такт и знание человеческого сердца; он с каждым умел говорить подходящим языком; особенно простота и приветливость его обвораживали всех, имеющих к нему дело. Всякий выходил от князя под обаянием его приема, довольный и полный надежд».

«Князь совершенно не обращал внимания на форму, лишь бы была суть дела. Так, совершенно безразлично было написать ему рапорт по возложенному поручению на белой или серой бумаге, явиться за приказаниями или с докладом в мундире или в сюртуке без эполетов и т. п. Вообще, в службе он держался духу и смыслу, а не наружной формы. Для окружающей его молодежи и приближенных нельзя было вообразить себе более снисходительного, внимательного и доброго начальника. Все шалости молодежи, разумеется не имеющие характера ни буйства, ни явного неприличия, встречали скорее в нем симпатичный интерес к проявлениям молодости, чем взыскательное отношение начальника к своим подчиненным».