Владимир Кравченко - Через три океана

- Ступай, зарабатывай себе Георгия.

Он вскоре вернулся со второй раной на другой голени, перевязался и снова пошел в строй, как я его не удерживал на этот раз. Импровизированные жгуты сохранили много драгоценной крови. На стерилизованный перевязочный материал я не скупился, заготовив его в достаточном количестве. По окончании перевязки раненые быстро уносились людьми санитарного отряда. Тяжелораненых размещали в офицерских каютах, начиная с ближайших. В подаче и уборке раненых задержки не было. Организация оказалась вполне удачной. Люди санитарного отряда знали, что им делать, не производили суеты и не бросались зря в разные стороны. Все работали молодцами.

Вообще я ошибся, предполагая, что среди этого адского грохота мне придется видеть картину полного хаоса, людей ошалевших, мечущихся без толку, падающих в обморок. Ничего этого и в помине не было. Даже среди тяжелораненых мне не пришлось наблюдать ни одного обморока. Не только фельдшера и санитары, видавшие, так сказать, разные виды, но и весь остальной медицинский персонал проявил полное хладнокровие и не терял его в самые трудные минуты.

Бой длился вечность... Под конец ощущения как-то притупились. Сознание времени и опасности было давно уже потеряно. Подхватываемые стоявшими на передаче людьми командные слова вроде: "Расстояние 24 кабельтова! Пожар на правом шкафуте! Пожар в батарейной палубе! Обоим бортам короткая тревога!" [85] "Короткая тревога" - команда, принятая в российском флоте того времени, означающая централизованную залповую стрельбу. (что означало приближение перекрестного огня) - никого не смущали и от дела не отвлекали. Даже такой необычайный возглас: "Мина! По левому борту мина! Приготовиться к минному удару!" - не произвел особого впечатления. Все "приготовились", то есть остались на своих местах и оканчивали перевязки, как будто не их это касалось. С такими молодцами было приятно работать и умирать. Не скрою, что при известии о мине, где-то в самой глубине точно окаменевшей за день души, шевельнулось что-то. Прошло несколько минут...

- Где же, наконец, мина? Пойдите, узнайте, в чем дело?

Это была та самая мина, которая, отброшенная от нашего левого борта обратной волной, прошла в двух саженях от него (ее видели из левого перевязочного пункта) и, вскинутая затем тараном идущего в кильватер "Владимира Мономаха", переломилась надвое, не взорвавшись. Еще одно испытание выдержано с честью. Раньше я почему-то представлял себе, что при подобном известии все кинутся наверх, людьми овладеет паника... Новости, которые время от времени доносились сверху, были из рук вон: "Осляби" уже нет, "Бородино" пылает, "Суворов" вышел из строя, весь в дыму. "Урал" затонул, погиб бедный "Роланд" (буксирное судно "Русь"). "Фелькерзам погиб, Рожественский, вероятно, тоже; кто же теперь управляет эскадрой?" - думал я про себя. Приходилось всячески скрывать от окружавшей меня команды печальные вести или делать вид, что сомневаешься в их верности.

- Что? На "Сисое" пожар? Затушат! Велика важность!

И действительно, наши доблестные корабли, пылавшие почему-то, как костры, один за другим выходили из строя, справлялись с пожарами и повреждениями, выравнивали крен, возвращались в строй, снова выходили, снова возвращались.

Иногда на перевязочном пункте наступала полная тишина, раненые были перевязаны, убраны. И среди этой тишины нередко вдруг раздавался чей-нибудь голос:

- А командир-то, командир... Боже мой!

Я запрещал им вспоминать про командира, потому что не у меня одного, у многих слезы навертывались на глазах при этом. Все мы его горячо любили и много надежд на него возлагали. Но проходило несколько минут, и снова кто-нибудь вспоминал эту тяжелую для всех потерю. Пришел какой-то матрос с растерянным видом, держа в руках грязный окровавленный комок:

- Что с ним делать, Ваше Высокоблагородие?

Не разглядев, я спросил, что это такое. Тогда он развернул скальп лицо своего убитого товарища. Эта неожиданность произвела самое удручающее впечатление. Все так и отшатнулись. Я рассердился:

- Что делать, что делать? За борт выброси!

Рядом с операционным столом проходил элеватор для подачи 6-дюймовых снарядов. Поминутно одна за другой громыхали, подымаясь кверху, беседки с тяжелыми 6-дюймовыми снарядами. Вот сюда бы в этот элеватор или в одну из этих беседок хороший осколок, так нас и поминай, как звали! В самый разгар перекрестного огня в погребе произошла какая-то досадная задержка. Люди, стоявшие на передаче, прямо зверскими голосами ревели:

- Бронебойные! Скорее бронебойные!

Тем временем работа на перевязочном пункте шла своим чередом. Несколько человек [из] санитарного отряда пришлось отрядить для ухода за ранеными; надо было почаще поить их, смотреть, чтобы повязки не сбились, не промокли. То один, то другой фельдшер по очереди с одним из санитаров посылались для обхода раненых и впрыскивания под кожу морфия. Иные получали по два шприца сразу. Каждый посланный, исполнив свое поручение, докладывал мне. Таким образом мне удавалось все время оставаться в курсе дела.

Я не помню точно часа, кажется, между четырьмя и пятью, но был момент, когда весь перевязочный пункт вдруг сразу наполнился грудой стонавших и вздрагивавших тел, среди которых несколько человек были принесены или скончавшимися по дороге, или смертельно раненными. Электрические провода были перебиты, мы погрузились во тьму, помещение наполнилось удушливыми газами, кругом слышались стоны и предсмертное хрипение. Люди сталкивались друг с другом, падали в темноте на раненых. Но это продолжалось всего несколько мгновений. Тотчас же люди санитарного отряда, специально приставленные к освещению, зажгли приготовленные на этот случай пиронафтовые и ручные фонари, при тусклом освещении которых мы продолжали свою медицинскую работу. Тут уже пришлось перевязывать всем, не только фельдшерам и санитарам, но и остальным моим помощникам, прямо на палубе. Дым пронесло. Кое-как разобрались. Перевязанных унесли. Умерших сложили в одну кучу. Молодцы минеры починили перебитые провода, и снова засияли ослепительным светом люстры, осветив неприглядную обстановку.

А последняя к этому времени была такова: при первых же сильных сотрясениях корпуса судна еще в начале боя одиночные электрические лампочки (их было много) посыпались нам на головы мелким дождем. Уцелели лишь люстры, которые были подвешены на шкертах (веревках); последние и ослабляли силу сотрясений.

Но и эти люстры потухали три раза. Три раза умудрялись минеры чинить их разбитые провода. В конце концов, освещение было выведено [из строя] окончательно. Шпилевое отделение и оба боковых перевязочных пункта через пробоины, полупортики, захлестываемые волной, наполнились водой выше щиколоток. Сначала она гуляла свободно с борта на борт, а потом, когда появился крен, скопилась вся на правом борту. Мы свободно ходили по этой холодной воде.