Юрий Безелянский - 99 имен Серебряного века

«Мое Надо в том, — пишет Пришвин, — что я должен жить самим собой, значит, делать не то, что велят, а то, что мне хочется. Я сам по себе, и быть самим собой — все мое назначение».

Быть самим собой в тоталитарную эпоху — это непозволительная роскошь. В душе-то можно, но вот выйти на улицу «самим собой» уже опасно: власть давила всякое инакомыслие и преследовала «иноверцев».

«Моя свобода, чувствую, давно уже превратилась в волну и разбегается, и ударяется в скалистый берег и рассыпается, и опять собирается» (24 августа 1948 г.).

Десятью годами раньше, 25 августа 1938 года: «Моя задача была во все советское время приспособиться к новой среде и остаться самим собой».

Вряд ли решил Пришвин эту задачу, а если и решил, то только наполовину, о чем свидетельствуют его многолетний автобиографический роман «Кащеева цепь» и собрание сочинений в 8-ми томах. Полнее, чем в своих художественных произведениях, выразил себя Пришвин в дневниках, которые до сих пор полностью не изданы (это примерно 600 печатных листов за полувек, 1905–1954). Вот, к примеру, одна из записей 1930 года:

«Мне хотелось идти по дороге так долго, пока хватит сил, и потом свернуть в лес, лечь в овраг и постепенно умереть. Мысль эта… последнее время живет со мной, и с удивлением вычитал я на днях у Ницше, что это „русский фатализм“».

В другом месте не более утешительное: «Зачем же тебе еще идти в овраг, сообрази, ведь ты уже в овраге».

«Овраг» у Пришвина, «Котлован» у Андрея Платонова…

Время от времени критики набрасывались на Пришвина и ругали его за «бегство» от реальной жизни в мир природы и лирики, а он, знай себе, писал и писал свои исключительно пришвинские вещи: «Лесная капель», «Глаза земли» и прочий «Календарь природы», оставаясь в «скромной должности хранителя ризы земли». Это о Пришвине когда-то писал Евгений Баратынский (точнее, о таких, как он):

Как писала Вера Инбер о Пришвине: «…его рабочим кабинетом был лес, отделанный дубом и сосной, письменным столом — зеленый луг, устланный цветами».

И, конечно, сочный удивительный русский язык Пришвина. «Прозу Пришвина, — отмечал Константин Паустовский, — можно с полным правом назвать „разнотравьем русского языка“. Слова у Пришвина цветут, сверкают. Они то шелестят, как листья, то бормочут, как родники, то пересвистываются, как птицы, то позванивают, как хрупкий первый ледок, то, наконец, ложатся в нашей памяти медлительным строем, подобно движению звезд над лесным краем».

Но еще задолго до Паустовского, по прочтении первых произведений Пришвина, Александр Блок сказал: «Это, конечно, поэзия, но и еще что-то».

Михаил Пришвин в течение долгих лет писал, путешествовал и жил как бы без особых потрясений, если не считать потрясений, которые происходили в России, как вдруг грянул гром: поздняя любовь. В январе 1940 года 63-летний писатель встретил женщину — Валерию Лебедеву и… Он женат, она замужем и, казалось, какая любовь, когда ей уже под сорок. Но сердцу не прикажешь. Пришвин записывает в недоумении: «Мы с ней пробеседовали с 4 утра до 11 вечера. Что это такое?»

3 февраля 1940 года коротенькая запись: «А если?» Жена Пришвина, естественно, боролась за него, но победить любовь было уже невозможно. Валерия Лебедева стала Валерией Пришвиной, более того, она приняла удивительное предложение Пришвина… стать ему матерью, и Пришвин записывает в дневнике: «Теперь она мать в 51 год, а ее ребенок в 78 лет». Вместе они ведут дневник, который назвали «Мы с тобой. Дневник любви». Остается только глубоко вздохнуть и сказать: Господи, чего только не бывает на этом свете!

Тринадцать лет длилось это счастье. Михаил Пришвин умер, прожив без малого 81 год. Валерия Дмитриевна прожила без него еще 24 года и скончалась в декабре 1979 года.

Вместе они сотворили некую сказку…

Если Пастернака называли Гамлетом XX века, то Ремизов — сказочник и колдун русской литературы. О своей литературной родословной Ремизов говорил: «…Сказочное во мне пробудили Л. Тик и Гофман… Лирическое от Марлинского… От Лескова апокриф и та теплота сердца, которой обвеяны его рассказы. Театр — Островского, но через Добролюбова, поверхностного, и Ап. Григорьева. От Достоевского — боль, горечь жизни. От Толстого — беспощадная правда».

Алексей Ремизов — купеческий сынок, получивший воспитание в патриархальном старомосковском духе. Его детство было мрачным. Мать его не любила, ибо он был пятым нежеланным ребенком. И все его юные годы прошли при полном безразличии к нему со стороны окружающих. В дальнейшем Ремизов всю жизнь утверждал себя в образе гонимого судьбой и непонятого людьми писателя. Будучи студентом, увлекся революционными идеями, дважды подвергался аресту и высылался сначала в Пензу, потом в Вологду. Именно Вологда стала для Ремизова «Северными Афинами», где он решительно порвал с революцией и также решительно отдался литературе. Ремизов занимался переводами. Переводил Ницше, Метерлинка и пользующегося популярностью в России Пшибышевского. Увлекся фольклором и мифологией и стал сочинять сам.

В связи с первой публикацией — 8 сентября 1902 года — Ремизов признавался: «Отрава печататься входит с первым напечатанным. А какие мечты и сколько самообольщения. Ведь только у новичка такая вера в свое. А со временем придет разочарование, и сколько ни фырчи и фордыбачь, а все ясно и при всякой дружеской критике, что ты не Пушкин, не Толстой, не Достоевский, а только козявка — аз есмь».

В 1905 году Ремизов перебирается в Петербург и начинает работать в журнале «Вопросы жизни» — одном из центров русской философской и художественной мысли тех лет. Печатается во всех журналах художественного авангарда, реже — в газетах. «В газетах участвовал как гастролер на Пасху и на Рождество», — как всегда лукаво замечал Ремизов, который к тому времени приобрел уже репутацию «изысканного стилиста».

В 1907 году выходит первая книга Ремизова — цикл сказок «Посолонь», а в 1910–1912 годах — уже «Собрание сочинений» в 8-ми томах, куда вошли первые романы «Пруд» и «Часы». В 1912 году появляется роман «Пятая язва» — размышление о судьбе русского народа. Создает Ремизов и ряд драматургических произведений («Бесовское действо» было поставлено в театре Веры Комиссаржевской),

Ремизов — постоянный посетитель почти всех литературных салонов Петербурга, со многими знаком и со многими дружит, в частности с Львом Шестовым. Вместе с тем писатель не плывет в общем русле модернизма и декаданса, а находит свое течение, а лучше сказать заводь — неомифологическую литературу. Он — блистательный обработчик мифов и легенд всего мира, нащупывает и заново воссоздает архетипы национального сознания, ищет соотношение между добром и злом, дьявольским и божеским в человеке и приходит к печальной формуле: «человек человеку бревно» («Крестовые сестры», 1910), за что удостаивается определения от философа Ильина — «черновиденье».