Татьяна Егорова - Андрей Миронов и Я

– Догадалась! Догадалась! – закричал он. – Как ты догадалась?!

– За что сидел?

– За валютные операции, за воровство, клянусь, мы на мокруху не идем! Ты меня осуждаешь?

– Нет, не осуждаю. Только жаль, что ты так непрофессионально работаешь. Литературу надо читать.

– Я потрясен! Ты меня не осуждаешь? Ты такая доверчивая! Космически. Мы вчера с таксистом с дела ехали. Ты правда артистка?

– Правда.

– А я главарь шайки рецидивистов по кличке Латыш, ну а так Лева Домбровский.

– Почти что Дубровский! – говорю я.

Подходит Михаил со стальными зубами, делает знак, приглашает в другой зал, мы встаем, а рецидивист по кличке Латыш продолжает:

– Как нас неправильно сажают! Я бы создал совершенно новый метод! У меня все разработано. Как нас бьют в МУРе! Сколько я пережил. Скажи, Мишка, я сделал когда-нибудь кому-нибудь подлость?

«Странный вопрос», – подумала я.

Входим в маленький зал. За длинным столом сидит вся шайка. Мы садимся в торце этого стола, и он представляет меня этой малине:

– Познакомьтесь, это – моя жена! – Вся малина смотрит на меня с хищным уважением. Латыш продолжает, стоя: – Они все будут следить, чтобы с твоей головы не упал ни один волос. Мишка предупредит весь район, чтобы тебя не трогали, оберегали!

Наконец мы на улице. Он меня провожает. У меня дрожат все поджилки – думаю, сейчас как накинется! А он что-то записал на клочке бумажки, протягивает мне.

– Возьми телефон Михаила. Если что-нибудь случится или я понадоблюсь – звони. – Посмотрел на меня в упор: – У тебя есть трудности? Тебе нужны деньги?

Я чуть не заплакала: ни один человек, кроме рецидивиста, не задал мне такого вопроса.

– Хочешь, я ради тебя ограблю квартиру министра? Мы грабим только коммунистов, а на суде скажу, что все пропил.

– Что же ты себя сам сразу на суд программируешь? – возмутилась я.

– Мне у тебя надо брать уроки. Ты мне не дашь свой телефон?

– Запиши, – говорю я дрожащим голосом.

– Я вчера выиграл в карты два билета на концерт. Пойдем? Я хочу дарить тебе цветы!

– Нет. Не пойду, – говорю я. – У нас разные пути. Ты служишь дьяволу. А я пытаюсь служить Богу. Я буду просить у Бога, чтобы ты раскаялся. Я не хочу тебе читать мораль и говорить: «Оставь эти дела». Ты не сможешь. Ты повязан. До свидания.

– У меня был сегодня самый счастливый день в жизни! – кричит он из темноты.

На следующий день мы с Андреем стоим в раздевалке после «Фигаро».

– Ты себе не представляешь, как я вчера вечером репетировал Мэкки-Ножа! Было ощущение, что я вышел за пределы театра, был в шайке – это какая-то мистика, это вне меня, я никогда не смогу это повторить! Возьми цветы, мне сегодня столько подарили.

И кладет мне в руки огромную охапку роз.

Через год Левка Латыш позвонил мне, поздравил с праздником 7 Ноября и сказал:

– Я тебе благодарен. Я не могу сказать, что я иду в ногу в общем марше со всей страной, но я изменил свою жизнь.

25 июля как выстрел в горло прозвучала страшная весть – умер Володя Высоцкий! «Мы не умрем мучительною жизнью, мы лучше верной смертью оживем!» Цепная реакция потрясения охватила всю страну. Через три дня небольшая кучка артистов собралась у дверей театра во главе с Цыпочкой; она – известная актриса, у нее пропуск, и она может нас провести в театр на Таганке на похороны сквозь непроходимый кордон. Похороны превратились в акцию протеста против существующей власти. Вдруг распахнулись двери театра Сатиры, на ступеньки выскочил возмущенный директор и стал истерически кричать: «Остановитесь! Не смейте туда ходить! Я вам запрещаю! Не смейте! Это безобразие! Я вас всех перепишу!»

Мы у театра на Таганке. На крышах домов сидят, стоят люди. Все близлежащие площади и переулки до отказа набиты людьми. Мы пробираемся в помещение театра. Посреди сцены гроб с… ним. Его отпевал отец Александр Мень – через несколько лет его убьют топором по голове.

Возле гроба стоит Андрей. Возложил цветы. Ему осталось жить семь лет.

После этих похорон мне стал сниться странный сон. Снится Андрей, но в образе Спартака. Восстание происходит на сцене Большого театра. Андрей танцует партию Спартака в одноименном балете. В римской короткой светлой тунике он в три прыжка пересекает сцену, за его спиной – изгибающиеся в развевающихся туниках римлянки. Спектакль в Большом театре в моем сне состоит из двух частей. Начинается вторая часть – это уже не балет, это – опера, но тоже «Спартак». Андрей в роли Спартака поет на авансцене арию, призывающую рабов к восстанию.

Этот сон приходит ко мне пунктуально раз в месяц в течение последующих лет.

– Андрюша! – говорю я при встрече. – Я изумлена! Ты мне все время снишься в роли Спартака в Большом театре – то ты танцуешь партию Спартака в балете, то поешь в опере… А я думаю во сне – нет предела его таланту: он и балерун, и оперный певец.

Он смеется и говорит:

– А мне снятся совсем другие сны… Будто я навещаю Машу. Прихожу на Герцена, там «салон» – сидит Русалка в центре с сигаретой и бокалом вина, вокруг нее тьма каких-то темных личностей. Мужики курят, пьют, едят… Прямо на стенах в комнате, как в магазине, развешаны пальто, платья, платки, кофты, лежит гора сумочек. Она поворачивается ко мне и говорит на повышенных тонах:

– У нас нет денег! Мы с Машей голодаем! У нас даже хлеб не на что купить! И эти вещи приобрести я должна, но мне не на что! Выходит маленькая Маша из другой комнаты тоже с бокалом, с сигаретой, на каблуках. Я кричу: «Как ты воспитываешь дочь? Что здесь за бардак! Одни тряпки на уме!» Маша спокойно отвечает: «Папа, мама говорит, что нам обязательно нужны для жизни все тряпки и гора сумочек!» Вот такие сны мне снятся, Танечка, тоже очень часто, – говорит с грустью Андрей.

Однажды ко мне приехал деловой человек, по рекомендации, с гладким лицом и сделал предложение:

– Я уезжаю в Америку, мне нужна жена. Там одному начинать очень трудно. Вы порядочный человек, я знаю, выходите за меня, а там я сделаю все, чтобы вы были счастливы.

Перед его приездом я пересчитала мелочь в кошельке: хватит ли мне на метро? И одни долги! Как в том анекдоте: «Скажите, если вы выиграете огромную сумму денег, что вы сделаете? – Я? Долги отдам! – А остальные? – А остальные потом!» Ах, как мне вдруг захотелось в Америку! Это так далеко и мне никогда туда не попасть!

Мчимся на его машине на спектакль в театр. По дороге он меня спрашивает:

– Вы могли бы меня полюбить?

Я не могу ответить и снимаю тему каким-то глупым вопросом:

– Вы умеете играть в буриме? – наигранно весело спрашиваю я.

– Когда-то… – удивляется он.

– Начинайте, – толкаю я его локтем. Он почесал в голове и начал: