Татьяна Егорова - Андрей Миронов и Я

«Дорогая Татьяна Николаевна! Я ваша тезка, лично мы незнакомы. Вас знаю по театральным спектаклям и кинофильмам. Я ваша поклонница. Я верю каждому вашему слову в книге. Прочитала ее „залпом“, проплакала целый день! Ваша книга не отпускает от себя! Это удивительно. Через день я ее снова перечитала, опять „прожила“ с вами все-все. Книгу отложила, но руки так и тянутся к ней. Читать еще и еще раз. Читаю! Татьяна Горячева».

Теперь перейдем к обвинению «безошибочно назвала свою книгу „Андрей Миронов и я“. Это, господин Поюровский, комплимент моему издателю, так как я рьяно отказывалась от этого названия. Но господин Захаров оказался умен и прозорлив!

Дальше: «мы обнаружили коктейль из фактов, описанных в других книгах, с досужими вымыслами Егоровой. Не знаем, связано ли это с болезненным состоянием автора – то ли делириум, то ли контрактура Дюпиитрена воспаленного мозга – просим нас за неточность диагноза строго не судить: все-таки мы не врачи, но клинический аспект данной проблемы совершенно очевиден».

Меня эта формулировка очень радует, поскольку роднит с Чаадаевым. Чаадаевщина вот уже более ста лет как в моде.

Вспоминаю, товарищ Поюровский, как вы бессовестно в Доме актера, в тесном кружке сплетниц и сплетников, рассказывали о еще живой вашей «близкой знакомой» Марии Владимировне досужие вымыслы о ее «похождениях», поездках на курорт, и тут же, не обтерев рта, шли к ней, через дорогу, просить в долг денег на поездку к маме. Вот тут действительно клинический аспект непорядочности очевиден.

Март. Стою у концертного зала «Россия». Закладывают звезды Андрею, Марии Владимировне и Александру Менакеру. Вы подходите ко мне и говорите: «Я хочу перед вами извиниться… простите меня… я все эти годы думал, что вы влияете на Марию Владимировну… в смысле

друзей Андрея, которых она не хотела признавать. А теперь… Вчера я звонил Ширвиндту и многим другим, пригласил их прийти на открытие, чтобы они выступили, что-нибудь сказали о своем друге Андрее. Они отказались, сказав, что им некогда. Я в негодовании и больше им не подам руки!»

8 марта, в день рождения Андрея, сидим у Марьи за столом. В том числе одноклассник Андрея г-н Ушаков. Марья четко произносит: «Всю жизнь Андрей любил только Таню, а Таня любила Андрея». Как вы сразу испугались этой фразы! Приезжали на дачу и постоянно меня пытали, кому она достанется.

Ноябрь, 7 часов утра. «Таня, мне плохо, срочно приезжайте». Это мне-то, которая находилась за 36 км от Москвы, на даче! Что же она не позвонила вам – доверенным лицам, ведь вы живете в центре, рядом, и ни одному из «близких», которые живут через дорогу или через две дороги от ее дома? Она видела вас всех насквозь, и ключи от квартиры она оставила только мне, зная, что все в доме будет нетронутым, и просила передать их только в руки Губина – директора Бахрушинского музея. И на вечере, посвященном памяти Марии Владимировны, состоявшемся в этом музее, Губин со сцены заявил: «Впервые в жизни мне досталась неразграбленная квартира». А партнер Марии Владимировны Михаил Глузский поднял бокал и сказал: «Я хочу выпить за Таню. Это подвижничество!»

Вы, товарищ Поюровский, бесстыдно передергиваете, истерически мажете белое черным: «Дождавшись смерти Андрея и ухода его матери из жизни, Егорова решила отомстить им и излила на эту замечательную семью всю желчь и досаду». И в конце статьи: «изгоните из себя беса и покайтесь!»

Недавно в газетах сообщили о том, что чеченские сепаратисты и бандиты выпускают брошюры, направленные против России, под названием «Покайся и казнись!» Интересное совпадение – не так ли?! И что вы знаете о бесах и о покаянии?

И вся эта грязная статейка – не в защиту семьи Мироновой—Менакера – это месть: за Плучека, Ширвиндта, за себя, за свою разыгравшуюся зависть, потому что вам никогда так не любить и никогда так не написать о своей любви.

Этот пасквиль был напечатан в начале ноября, как раз рассчитали – перед днем памяти Марии Мироновой. Все «несчастные и обиженные» сгрудились, сфабриковали дело и 13 ноября на открытие дома-музея меня просто не пригласили. А пригласили омоновцев на случай, если я появлюсь, – спустить меня с лестницы. Я это предвидела, на меня такие приемы не производят впечатления, я в этом музее прожила 10 лет. Те, кто был, рассказали: гости приходили в три захода. Первый – с Наиной Иосифовной – Поюровский, пресловутый Чеханков, которому Марья отказала от дома, «любимая» невестка Голубкина и еще несколько человек, которых Мария Владимировна на порог бы не пустила. Разговор был только об одном: надо внушить жене президента: «Какая гнусная книга! Там все вранье! Она сумасшедшая! У нее воспаленное воображение! Не было этого, не было!»

Как написал Киплинг:

А через несколько дней в театре будут праздновать юбилей театра Сатиры и самого Плучека, ведь ему – 90! А вечером, чтоб никто не видел, накануне юбилея прикажут снять твой, Андрюша, портрет и портрет Папанова. О! Отомстили! Им больно видеть, невыносимо. А вам с Анатолием Дмитриевичем совершенно безразлично. Вы уже живете в мире других ценностей. Это косвенным образом подтверждает то, что этот театр недостоин ваших портретов!

В одном из интервью меня спросили: не думала ли я, что людям, о которых написала, будет больно? Ответ: «Почему же им должно быть больно? Ведь они это все о себе знают, с этим всем и прожили 90 лет. Я написала просто правду, для них это не новость».

А для меня новостью оказалось письмо, которое я получила:

«Уважаемая Татьяна Николаевна!

С великим сожалением перелистал последнюю страницу Вашей книги «Андрей Миронов и я». Низкий поклон Вам за этот труд. Если б Вы знали, с каким интересом я читал ее и как не хотелось мне читать главу о смерти Андрея Александровича! Я сутки не прикасался к книге, только чтобы он еще сутки оставался живым…

…Мыслей у меня сейчас столько, что письмо может получиться сумбурным, длинным и нечитаемым. Посему постараюсь не утомлять Вас. Воистину преклоняюсь перед Вашей любовью, удивляюсь стойкости и долготерпению Вашему, восхищаюсь Вашими душой и многоталантливостью.

В редкие приезды в Москву я всегда бываю на Ваганьковском и подолгу стою у могилы Андрея Миронова. Ваша книга – еще один памятник ему.

Думаю, что Андрей Миронов во многом состоялся как артист и потому, что, кроме таланта, всегда, где бы и с кем бы ни был, твердо знал, что у него есть Вы – причал, к которому он в любое время может, приспустив паруса увлеченности, пристать (в обоих значениях этого глагола), чтобы затем, оттолкнувшись от него, снова уйти в увлекательное для себя плавание.