Аркадий Арканов - Вперёд в прошлое

Встречу эту трудно было назвать собеседованием – нормальная идеологическая накачка...

В кабинете нас принял заведующий отделом, и состоялся сорокаминутный многодумный монолог высокопоставленного работника ЦК.

Говорил он, глядя в приоткрытое окно, словно рассуждая вслух сам с собой.

Говорил о международном положении, о состоянии культуры в нашей стране, об аполитичных, с его точки зрения, высказываниях абсолютно русского поэта Владимира Солоухина. Время от времени бросал взгляды то на меня, то на Ткачева, словно проверяя, согласны мы с ним или нет.

На столе, как бы случайно, лежала недавно вышедшая книжка «Четверо под одной обложкой». Разговор о ней не возник. Она будто давала мне понять, что все под контролем, чтоб я в этом не сомневался...

И вдруг ни с того ни с сего, по-прежнему глядя в окно, он спросил, ни к кому не обращаясь: «Даяна знаете?» Здесь следует напомнить, что Моше Даян был во время Шестидневной войны главным военачальником израильских вооруженных сил. Я после некоторой паузы ответил, что знаю, кто такой Даян, но, естественно, лично с ним не знаком. И тут он опять меня оглоушил: «А я знаком. Мишка Даян... Полковник... Нашу академию окончил... И вон как арабов расколошматил...» Мы с Ткачевым переглянулись, не зная, как реагировать на этот невероятный и неожиданный пассаж. И я спросил с осторожностью: «А нельзя ли этот факт использовать для установления приличных отношений с Израилем?» Он вздохнул и сказал: «Поздно...» Еще некоторое время смотрел в окно и, наконец, произнес столь желанную и радостную для меня фразу: «Мы не имеем права отменять поездку во Вьетнам. Вы поедете».

Когда мы выходили из кабинета, он то ли в шутку, то ли всерьез, приказал мне: «Вы назначаетесь главой делегации!» – «Нас всего двое, – сказал я. – Можно мы будем главами делегации поочередно?» Он слегка улыбнулся: «Это ваше право, но помните, что на вас возлагается серьезная ответственность»...

Все необходимые выездные документы мы получили без всяких осложнений и вылетели во Владивосток. Почему во Владивосток? Потому что Китай отказал двум «ревизионистам» в получении транзитной визы, и нам предстояло плыть во Вьетнам морским путем.

В течение двух недель мы жили во Владивостоке, ожидая, пока сухогрузное судно «Магнитогорск», на котором мы должны были плыть, загрузится мукой. Может быть, кроме муки «Магнитогорск» вез и еще кое-что... Но чего не знаю, того не знаю...

И вот 27 июля грузовое судно «Магнитогорск» отшвартовалось и взяло курс на вьетнамский порт Хайфон. «Магнитогорск» был построен аж в 1932 году и двигался с максимальной скоростью в одиннадцать узлов.

Капитанил на «Магнитогорске» Марк Алексеевич Мельников. Ему не было еще и пятидесяти. В течение почти двенадцати суток плавания он вместе со штурманами каждое утро изучал английский язык. Самому младшему штурману было двадцать четыре года. Самому старшему – тридцать четыре. Экипаж судна отличался молодостью. Почти все моряки шли во Вьетнам впервые. К моему удивлению, кое-кто из матросов интересовался личностью Бориса Пастернака.

Для палубной вахты предназначались двенадцать касок, которые необходимо было надевать по тревоге и в которых мы вместе с экипажем фотографировались. В Тонкинском заливе нас стали облетать черные, похожие на дельфинов, американские «фантомы». Пролетали на уровне бортов нашего судна. Один летел по нашему курсу, другой – в противоположном направлении. Страха, честно признаться, не было. Все заглушало любопытство. «Фантомы» пролетали на расстоянии каких-нибудь пяти метров от борта, и американские пилоты весело помахивали нам руками. В их задачи входило определить, не везут ли советские суда под мешками с мукой оружие и боеприпасы. И, не обнаружив ничего подозрительного, летчики желали кораблю семь футов под килем.

Во Владивостоке я купил книгу о тайфунах. Она очень заинтересовала капитана, и он не выпускал ее из рук. На восьмой день плавания нас обогнало шедшее параллельным курсом судно под флагом Либерии. Судно это шло со скоростью около восемнадцати узлов, и стоявшие на палубе разноцветные моряки весело улюлюкали, подшучивая над нашей не самой большой скоростью. Вышедший на палубу наш капитан сказал, когда судно скрылось за горизонтом: «Впереди тайфун. С такой скоростью они попадут ему прямо в «глаз». Тогда-то я и узнал, что у тайфуна есть центр («глаз») и крылья.

Íà ïóòè â ïîðò Õàéôîí.

Судно, попадавшее в «глаз», практически не имело никаких шансов на спасение... Через сутки наш радист стал получать сигналы SOS, исходившие от того самого либерийского судна. Еще через несколько часов сигналы о спасении прекратились... Капитан Мельников с грустной улыбкой сказал: «Как хорошо, что мы еле двигаемся...»

Несмотря на полувоенную дисциплину (судно-то все-таки было гражданским), мы позволяли себе мелкие радости... Среди экипажа была единственная особа женского пола – медицинская сестра весьма симпатичного вида. Мне показалось, что мы приглянулись друг другу. И однажды ночью, когда мы выпивали со старшим помощником в его каюте, я изъявил желание навестить сестричку в ее кабинетике. «Дело хорошее, – благословил меня старпом. – Желаю успеха!» И я направился на свиданку, надеясь, что все получится. К тому времени мы уже находились в крыле тайфуна, и бросало нас изрядно. Я уже спускался по ступенькам к кабинету медсестры, и в этот момент нас сильно кинуло, и я долбанулся лбом о металлическую переборку... С рассеченным лбом, окровавленный, я вошел в кабинет. Лида оказала мне первую помощь и круто забинтовала мою голову.

Мне, естественно, ничего не оставалось, как вернуться в каюту старпома.

Когда я вошел с обмотанной бинтами головой, он взглянул на меня и весело спросил: «Чем это она тебя так е...нула?» И мы продолжили...

Днем жара была страшная. Скрыться некуда. В машинном отделении под вентилятором было +56 по Цельсию. Тогда я еще не представлял, что во Вьетнаме окажется значительно жарче и в прямом, и в переносном смысле слова.

6 августа мы сошли на берег сражающегося Вьетнама, где вместо предполагавшейся недели провели больше месяца... Забегая вперед, скажу, когда я вернулся, мне долго казалось, что я стал лет на десять старше и значительно мудрее моих сверстников.

В Ханое нас поселили в одной из лучших гостиниц. Гостиница была полна корреспондентов из многих стран: французы, немцы, голландцы, финны, даже один американец... Пять-шесть раз в день объявлялась воздушная тревога, и начинались бомбежки. Все корреспонденты тут же разъезжались, чтобы все видеть своими глазами и объективно комментировать. Все, кроме нас с Марианом Ткачевым. В течение недели возле нашего номера стоял вооруженный солдат и по тревоге в приказном порядке провожал нас в бомбоубежище... Нелепица этого акта была очевидной – для чего мы приехали? Для того, чтобы бегать несколько раз в день в укрытие, а потом расспрашивать иностранных корреспондентов, что и как было? Ткачев позвонил в наше посольство. Ответили, что ничем не могут помочь, так как сами находятся в положении заблокированных. Но Мариан был уважаемой фигурой во Вьетнаме. Он знал вьетнамский язык лучше любого коренного вьетнамца, он переводил на русский язык произведения лучших вьетнамских писателей, в его активе были переводы стихов самого Хо Ши Мина (!)... И он в жесткой форме настоял на встрече с секретарем Коммунистической партии по вопросам идеологии То Хыу. Тот принял нас и страшно удивился факту нашего почти домашнего ареста. Он улыбнулся, сказал, что это – явное недоразумение, вызвал своего помощника, что-то ему шепнул, и через десять минут помощник вручил нам «ксиву», которая в нашем понимании означала, что нам разрешено ВСЕ и ВСЮДУ! На следующий день у гостиницы нас ждала небольшая военная машина типа газика. Рядом с водителем сидел вооруженный пистолетом сотрудник. Ткачев сказал, что это охранник с функциями переводчика. Я поинтересовался, зачем нам еще один переводчик? Мариан ответил, что это даже хорошо. «Он, – сказал Ткачев, – будет говорить нам то, что ему велено, а я буду делать вид, что ничего не понимаю. Таким образом, у нас будет представление обо всем, что мы увидим».