Мэри Мейн - Эвита. Женщина с хлыстом

Но еще оставалось посмотреть на самую необычную часть этого детского царства. Во дворе размещался миниатюрный городок, восемь – десять оштукатуренных зданий с красными черепичными крышами, школа, церковь, ратуша, рынок, бензозаправка, улицы, фонари, река, мост, площадь – все подходящего размера. Домики, выстроенные весьма прочно, были достаточно велики, чтобы взрослый человек, пригнувшись, мог войти. Внутренность их полностью воспроизводила интерьер дома с крошечными кафельными ванными комнатами, занавесками в оборках, покрывалами на кроватях, отполированной мебелью, с лампами, коврами и всем прочим. В магазинах на маленькой рыночной площади лежали крохотные пакетики с продуктами и кукольной одеждой, в банке лежали бланки депозитов, на почте – бланки телеграмм – все как настоящее. Правда, у бензозаправки не стояли автомобили, но их, как объяснила директриса, пришлось убрать, потому что дети стали бы играть с ними. В ратуше имелись две зарешеченные камеры.

У здания детского сада и игрушечного городка было нечто общее. В настоящих спальнях или в игрушечных, в классных комнатах или в миниатюрной школе, в патио или на газонах вокруг маленьких домиков – все выглядело с иголочки: на полированной мебели – ни царапины, на ножках стульев и столов – никаких отпечатков детских беспокойных ног; прелестная лепнина всюду цела; ни на одной игрушке не заметно следов починки; газон не примят, и все покрывала лежат идеально ровно – нигде посетитель не мог увидеть и признака того, что этим пользовались дети. Но везде, в каждой спальне – настоящей или кукольной, в классах – больших или маленьких, в столовых, в коридорах, в холле и практически на каждой стене в каждой комнате красовались портреты Эвы и Перона. И казалось почти странным, что их изображений не обнаружилось в алтаре маленькой церкви, поскольку над кроватями они занимали как раз то место, где полагалось быть изображениям Святой Девы и распятия.

Кроме этого, были и другие признаки, подтверждавшие слухи о том, что детский сад не предназначался для повседневного пользования. Судя по всему, директриса не знала никого из детей по имени и, без сомнения, не знала по имени того мальчика, который ревел, и когда у нее спрашивали, сколько молока они закупают в день, отвечала с легкостью: «О, большое количество. Дети выпивают в день литры и литры молока!» – хотя, даже если бы она и позабыла такую деталь, рядом стояла кухарка, которая могла дать определенный ответ.

Яркое солнце Аргентины сияло с ослепительных небес, белые стены маленьких оштукатуренных домов сверкали, а зеленые газоны вокруг них были гладкими, словно их никогда не касалась нога ребенка, и маленькие, хорошо вымуштрованные дети послушно шагали парами, взявшись за руки, с няней, возглавлявшей группу и с воспитательницей, замыкающей шествие, но снаружи, на загаженных улицах, дети играли прямо в грязи, очевидно ничуть не завидуя этим маленьким домикам и хорошенькой речке, впадающей в озеро.

Детский сад был одним из сказочных творений – и Эва справедливо настаивала, что к ним не применимо скучное слово «учреждение», – которые появились в Буэнос-Айресе и вокруг него: безумно дорогие и усиленно рекламировавшиеся. Если бы какая-нибудь маленькая девочка, не наделенная воображением Уолта Диснея, получила в руки волшебную палочку, плоды ее трудов едва ли оказались бы более причудливыми или менее связанными с реальностью, чем растущие, словно грибы после дождя, фантазии, созданные Фондом Эвы Перон.

Странноприимный дом для женщин располагался в здании довольно большого и весьма роскошного частного пансиона. Зала – иначе не скажешь – была вычурно и богато обставлена в мрачном испанском стиле. Монахиня, которая сопровождала гостя, переходила на шепот, говоря о сеньоре и ее великой щедрости к бедным, о благословении ее милосердия, которое распространяется до самых дальних уголков страны, о великодушии ее сердца, которое позволяет ей принимать в больницы и приюты людей любой национальности и убеждений – даже антиперонистов, добавляла монахиня с усмешкой. Посетитель воздерживался от комментариев – скорее из благоразумия, нежели из такта, не упоминая о том, что даже в Соединенных Штатах республиканцам не отказывают в социальном вспомоществовании на время правления демократов.

«Сеньора – ангел милосердия. Она проливает свою благодать на всех», – восторженно продолжала монашка, так что посетитель, стоя на пороге церкви, чья сравнительная строгость давала отдых глазам, начинал подумывать, что доброе создание, вероятно, принимает леди в голубой норке за другую леди – в синем плаще. «Сеньора очень аккуратна, – продолжала она, и теперь уже не было сомнений в том, кого она имела в виду. – Все должно быть в идеальном порядке. Если она приходит неожиданно и обнаруживает, что что-нибудь не на месте, она очень огорчается». И с гордостью она показывала спальни, плотно закрытые ставнями, чтобы солнечные лучи не попортили богатый ковер. На аккуратно застеленных кроватях – ни дать ни взять в первоклассном отеле – лежало чистое белье, и монашка, с трудом открыв дверцы массивного гардероба, показала – нет, не вещи какойлибо женщины, занимающей комнату, но девственно чистые кипы шерстяных одеял, которые, похоже, ни разу не использовались по назначению.

«В это время дня большинство постоялиц в городе, – объясняла она, поскольку все комнаты оказывались пусты. – Они ищут работу, навещают родственников или ходят в больницу. Большая часть приезжает сюда из провинции на лечение. Ах, если бы не доброта сеньоры…»

Из громкоговорителя, висевшего на стене, властный голос объявил через все пустые комнаты, что сеньоры Лопес, Мендес и Родригес должны сейчас же явиться с докладом в офис.

А монахиня повела посетителя и сопровождающего, который ни на секунду не упускал гостя из виду, в кладовые, где лежали нераспечатанные пакеты продуктов, аккуратно уложенные в причудливые пирамиды, словно в витринах дорогих магазинов на Калье Флорида, откуда они и были доставлены. В шкафах с выдвижными ящиками каждый следующий был выдвинут чуть дальше предыдущего, чтобы посетитель сразу заметил свитера, юбки, шали, обувь, игрушки и медикаменты, которые там находились; и если из них когда-нибудь что-нибудь брали, значит, их содержимое в тот же миг восстанавливали. В кухнях полдюжины мужчин, как можно было предположить – работники в этом царстве женщин, со здоровым аппетитом поглощали кушанья, которые подавали две полные кухарки. Эта сцена служила живым напоминанием о днях олигархии, когда практически в каждой уютной и богатой кухне болтались один-два родственника кухарки или служанок, которые без тени смущения признавались, что вовсе не живут в этом доме. Но если постоялиц не удавалось отыскать в комнатах или в столовой, где на каждом столе стояла ваза с цветами, то в залитом солнцем патио позади здания играли дети, вероятно, дети тех женщин, которые проходили лечение в больнице. Они качались на ярко раскрашенных качелях под неотступным надзором монахинь, а полдюжины женщин неподвижно сидели вокруг и достаточно мрачно взирали на эту картину. Позади здания на заднем дворе, который в прежние времена являлся царством служанок и прачек, несколько женщин стирали и гладили свою одежду: поношенное нижнее белье, висевшее на веревке, вполне уместно было бы заменить на новое – из полуоткрытых ящиков на первом этаже. В крошечной комнатке, без окон, которая, без сомнения, в прошлом предназначалась для шитья или служила спальней служанке, теперь располагался лазарет, и четверо детишек неподвижно сидели на своих несмятых постелях – без единой игрушки или книжки и без признаков здорового возмущения против своей участи.