Мэри Мейн - Эвита. Женщина с хлыстом

В более радостных и современных спальнях общежития для работающих девушек тоже не замечалось никаких признаков того, что в них кто-то действительно живет.

Но зато – как и в странноприимном доме – в каждой комнате висели неизменные два портрета, притом, что нигде не было видно фотографий родных, или школьных друзей, или любимых домашних животных, которыми любят украшать свои комнаты одинокие девушки. Над каждой кроватью в общежитии висело радио; но посетитель не мог бы отыскать ни корзинок для шитья, ни киножурналов, ни шерстяной пряжи для вязания или украшений из дешевых магазинчиков; и если над кроватками детей в детском саду и женщин постарше в странноприимном доме портреты занимали место Девы и распятия, то здесь они красовались на стенах вместо портретов кинозвезд.

Похоже, именно при осмотре этого общежития, построенного якобы для девушек, которые так же, как Эва, приехали в город, чтобы изменить свою жизнь, хотя и более общепринятым способом, становилось понятно, как много из того, что делала Эва, являлось извращенным плодом ее собственных детских мечтаний и как мало они имели общего с практическими нуждами жизни. Зала, и снова это слово кажется единственным, верно отражающим сущность, поскольку «гостиная» видится проще и уютнее, в которой по замыслу молодым работницам следовало собираться на праздники, могла бы с тем же успехом служить приемной в самом Каса Росада. Она освещалась восемью или девятью люстрами из прозрачного хрусталя; великолепный рояль в стиле короля Эдварда покрывала накидка с изысканной вышивкой, музейная редкость, подаренная Эве в Испании; стулья в стиле Людовика XV были обиты светлой парчой, без единого пятнышка; на каминной полке и на столах красовались дрезденские статуэтки, а в углах стояли массивные урны из сервского фарфора. В противоположных концах залы располагались большие – во всю стену – живописные портреты: один – Эвы и другой – Перона; на портрете она выглядела чересчур театральной и, казалось, плыла, а не жила на фоне неопределенного романтического пейзажа, словно этот портрет был написан во времена Габсбургов.

Еще более необычным, чем зала, было крыло общежития, превращенное в миниатюрную, но точную копию Калье Флорида с тротуарами, уличными фонарями и полудюжиной магазинов, где, как объясняли посетителю, девушки могли делать покупки. Никто не объяснял гостю, как девушки-работницы будут покупать одежду и косметику и делать себе перманент в этих заведениях, которые являлись филиалами самых дорогих магазинов в городе; но вполне возможно, Эва настояла, чтобы магазины продавали здесь свои товары себе в убыток или, во всяком случае, без всякой прибыли. Однако поскольку общежитие располагалось в самом центре торгового квартала, где до последнего времени можно было найти все по умеренным ценам, и к тому же сама Калье Флорида лежала в трех минутах ходьбы, было трудно понять, каким практическим целям служит эта экстравагантная выдумка, кроме того, что она умиротворяла мятущийся дух Эвы, которая пятнадцать лет назад прогуливалась по фешенебельной улице и с завистью глядела в витрины.

К общежитию примыкал ресторан для рабочих, и он, во всяком случае, служил полезным целям: по большей части он обслуживал конторских служащих, поскольку каменщик, например, и его родня, по традиции, брали с собой кусок мяса, лук, ломоть хлеба и немного вина и сами готовили себе еду на временном очаге, что, конечно, было небезопасно, учитывая их работу; а лук, разумеется, съедался сырым. Но в ресторане общежития девушка-продавщица или клерк могли купить обед из четырех блюд примерно на двадцать центов; в меню входило мясо, а к недостатку фруктов и овощей не особенно придирались, поскольку так было везде, хотя всего несколько лет назад мандарины продавали на улице по цене пять центов за дюжину, а овощи для супа шли по центу за кучку. Этот ресторан никогда не пустовал, в нем царили шум и веселье; но в другой, тоже располагавшийся на территории общежития, почти никто не заглядывал: в нем подавали еду для эпикурейцев, а цены были по карману разве что миллионерам – именно здесь Эва время от времени устраивала вечера перонистских должностных лиц; и объяснения, что прибыль от этого заведения идет на поддержание более популярного соседнего, не сглаживали разительного несоответствия.

Гордостью фонда являлась большая новая больница, выстроенная в Авелланеде, невероятно бедном южном пригороде Буэнос-Айреса, – клиника президента Перона. Она строилась с расчетом на шесть сотен больных и открылась в феврале 1951-го, но к середине года в ее пустынных палатах насчитывалось всего три-четыре пациентки, несколько человек в травматологии и группка людей, ожидающих в очереди к дантисту, который, поскольку это было время вечернего чая, курил и варил себе кофе в старой эмалированной кастрюле, которая выглядела очень старой и чересчур домашней среди сверкающей отточенной стали. Санитарка и медсестра – как они представились, – которые водили посетителей по поликлинике, не носили белых халатов и, честно говоря, выглядели не слишком чисто и опрятно, а грубое безразличное лицо санитарки и навязчивая решимость, с которой она вела посетителей по каждой лестнице в каждый холл, неотвратимо напоминала тюремных надзирательниц из романов Диккенса. Достойная пера Кафки неуютная, тягостная атмосфера еще больше сгустилась при появлении странной молодой женщины, с головы до ног одетой в черное, которая вертелась вокруг медсестры, как ждущий приказаний дух, время от времени ненадолго исчезая за боковой дверью, чтобы секундой позже появиться впереди, широко распахивая створки, чтобы посетители могли обследовать следующее крыло, где несколько медсестер, тяжело дыша от непонятного волнения, стояли, словно часовые, в дверях пустых палат. Только в одном месте двери открылись чересчур рано, и посетители увидели медсестер, расстилающих по полу скатанные в рулон ковры.

И здесь снова была роскошь без практического применения: очаровательные покрывала, лампы у кроватей, ковры, но высота кроватей не регулировалась, чтобы обеспечить больному максимально удобное положение, и нигде не обнаруживалось ни единого судна. Здесь имелись детские кроватки для грудничков с крахмальными муслиновыми оборками, сатиновыми бантами и пуховыми подушками, но без клеенки, подстеленной под простыню. В операционной с амфитеатром для студентов стояли великолепные операционные столы, спроектированные аргентинским хирургом доктором Фино-чиетто, брат которого руководил клиникой и, судя по маленьким меткам, пришитым к каждому предмету, разработал также резиновые перчатки, маски и все наличествующее оборудование вплоть до мелочей. Среди всего этого мрамора, стекла и сверкающей стали, кроме двух неизбежных портретов, висевших на стенах, единственным предметом, похоже использовавшимся тут по назначению, были обычные проволочные мухобойки.