Владимир Томсинов - Сперанский

Ярким представителем данного рода людей был Густав Андреевич Розенкампф — до 7 марта 1809 года главный секретарь и референдарий 1-й экспедиции Комиссии составления законов. Выступавший в этом своем качестве до назначения в Комиссию Сперанского ее фактическим управляющим, Г. А. Розенкампф делал в ней все, что хотел: перекраивал в угоду лично себе ее состав — давно работавших в ней русских уволил, заменив их немцами и французами; людей, знавших российское законодательство, поменял на невежд, кроме того, наполнил штаты комиссии множеством переводчиков, так как сам плохо владел русским языком. В таком окружении Розенкампф чувствовал себя тем более превосходно, что осуществлявшие надзор за Комиссией составления законов русские сановники — министр юстиции П. В. Лопухин и товарищ министра юстиции Н. Н. Новосильцев (до 6 июля 1808 года) — то ли по причине лености своей, равнодушия к делам или же вследствие недостатка знаний, мало вмешивались в ее деятельность.

Ситуация изменилась после того, как «присутствующим» в Комиссии назначен был Сперанский. И уж совершенно другим стало положение Розенкампфа после того, как Михайло Михайлович занял пост, по своей должности товарища министра юстиции (с 16 декабря 1808 года), управляющего Комиссией составления законов (с 7 марта 1809 года — членом Правления Комиссии), а после учреждения Государственного совета стал директором этой комиссии. Попав под начало человека сведущего в законодательстве и к тому же энергичного, каковым был Сперанский, Розенкампф окончательно лишился свободы действовать по собственному усмотрению. Убедившись в совершенной беспомощности иностранцев, привлеченных Розенкампфом на службу в Комиссию, Михайло Михайлович распорядился прекратить им выплаты денежного содержания.

О том, сколько желчи пролил Густав Андреевич на Сперанского в связи с таким поворотом событий, хорошо свидетельствуют его записки. Они весьма путаны и полны разнообразных, в большинстве своем надуманных обвинений в адрес Сперанского. Складывается впечатление, что автор писал их единственно для того, чтобы излить переполнявшие его злобу и мстительность. И действительно, мог ли он сделать это иным способом? Ведь Сперанский не был его подчиненным.

Обладая очень счастливыми дарованиями, привлекательною наружностью и при том в высшей степени искусством, лестью, уступчивостью соглашаться со всеми мнениями лиц высших, уступавших ему в дарованиях, ему удалось быстро пройти по первым ступеням служебной лестницы, отодвигая в сторону сослуживцев, причем не было недостатка с его стороны в различных всякого рода интригах… В его власти было если не вполне достичь желаемой цели, то, по крайней мере, положить прочное к тому основание, именно тем, чтобы основательно и правильно постигнуть значение общественных учреждений. Сперанский в состоянии был бы это сделать, если бы эту большую заслугу не принес в жертву своему стремлению к новшеству, своему пустому тщеславию все переделать.

Помимо Розенкампфа, судьбе угодно будет послать Сперанскому в качестве злейшего его врага еще одного иностранца и барона. Им станет швед Густав Мориц Армфельд, о котором еще будет разговор.

Вообще говоря, злобность и мстительность весьма часто встречались у иностранцев, состоявших на службе российскому императору. Попадая в Россию, они редко приобретали к ней ту привязанность, что сродни чувству любви к родине [10]. А при отсутствии сей привязанности, этого священного чувства, заложенный в человеческой природе эгоизм всегда получает прекрасную возможность для буйного расцвета. Должность легко превращалась в руках иностранца из средства служения стране, обществу в источник личной наживы. И чем более искусным как специалист был иностранец, тем успешнее обделывал он на государственной службе в России свои делишки. Постоянно ощущая естественную в такой ситуации неприязнь к себе со стороны русских, иностранные специалисты сполна компенсировали ее карьеризмом, преследованием неугодных им людей, глумлением над личностным достоинством окружающих. Главным орудием и здесь становилась должность.

С. М. Соловьев восславлял Петра I за то, что, привлекая отовсюду «полезных» иностранцев, он не давал им первых ролей, которые оставались за русскими. Неужто не догадывался знаменитый наш историк вслед за Петром, что вторые-третьи-четвертые роли в государственном управлении в чем-то очень существенном для нации поважнее ролей первых? Поважней во все времена в том самом главном, что именовать принято «нравственностью» или духом нации !

Впрочем, это не вопрос еще. Не чужестранцам нас озадачивать! Что нам чужие, когда свои, природно русские (не все, но в приличном довольно множестве), заимевши в своем Отечестве должности и власть, будто по волшебному порядку какому, оборачиваются в иностранцев. Как же повелось на Руси такое? Отчего до сих пор ведется?..

Среди русских сановников-чиновников недоброжелательство к Сперанскому развивалось по тем же законам, что и среди иностранцев. Оно росло по мере возвышения Сперанского, но до определенного времени оставалось скрытым. Ситуация резко изменилась сразу после того, как Михайло Михайлович, сделавшись ближайшим советником императора, приступил к осуществлению своего плана реформ.

По причине ли особенной застойности русской общественной жизни или под впечатлением незабвенных реформаторских деяний Петра Великого укоренилась в характере русской знати привычка смотреть на всякую реформу как на революцию. Любых реформ в обществе русские вельможи — и в том даже случае, если ничегошеньки не знали конкретного о содержании и смысле их, — боялись. Боялись так, как боятся обыкновенно каждого стука в дверь, каждого шороха у своего жилища мелкие казнокрады. Когда на место «Негласного комитета» встал Сперанский и облеченный доверием государя приступил к разработке проектов государственных преобразований, прежняя боязнь реформ превратилась у них прямо-таки в панический страх.

Этот страх обрел реальную почву после издания 3 апреля 1809 года высочайшего Именного Указа Правительствующему Сенату «О неприсвоении званиям камергеров и камер-юнкеров никакого чина, ни военного, ни гражданского, и об обязанности лиц, в сих званиях состоящих, вступить в действительную службу и продолжать оную по установленному порядку с первоначальных чинов». До этого в России существовало правило, согласно которому лица, получавшие придворный чин камер-юнкера, приобретали соответственно ему воинский чин полковника или бригадира и гражданский — статского советника, а возведенные в придворный чин действительного камергера приравнивались к воинскому чину генерал-майора и гражданскому — действительного статского советника [11]. Такое положение давало ощутимое преимущество отпрыскам знатных фамилий, которые могли делать карьеру без особого труда, даже и вовсе не состоя на службе в каком-либо ведомстве. Указом от 3 апреля 1809 года это правило производства в придворные чины было объявлено источником «неудобства», которое становится тем более ощутительным, что «молодые люди, в сии звания определяемые, большею частию принадлежа к знатнейшим домам российского дворянства, рождением, воспитанием, способами имущества, предопределены быть надеждою Отечества, наследством тех заслуг и личных достоинств, коими предки их, стяжав славу своему имени предали им ее в залог сохранения и умножения, завещали им искать почестей в делах, а не в званиях, и в подвиге отечественных польз предшествовать всем другим состояниям».