Алекс Гольдфарб - Саша, Володя, Борис... История убийства

Мне сообщил об этом Закаев, позвонивший в полчетвертого утра. Не прошло и часа, как Марина с Толиком вернулись из больницы, как в Мосвелл-хилл нагрянула полиция в комбинезонах радиационной защиты. Марине позволили взять только самое необходимое и приказали немедленно покинуть дом, потому что их жизни грозит опасность. Остаток ночи они с Толиком провели у Закаевых. А в доме напротив всю ночь работали люди, облаченные в ярко-желтые балахоны, резиновые сапоги, перчатки и противогазы. Уходя утром, они герметически запечатали все двери и окна и покрыли крыльцо и газон ярко-синим пластиком. Перед домом усилили наряд полиции.

Теперь стало ясно, почему после Сашиной смерти с этажа эвакуировали всех врачей и больных, а нас не допустили к телу. Детективы из Скотланд-Ярда попросили нас пока никому не говорить про радиоактивность. Власти опасались, что если информация просочится, то в городе начнется паника. Сначала, сказали они, необходимо оценить уровень опасности для населения, после чего соответствующие инстанции сделают специальное заявление. Однако в то утро убитый горем Вальтер Литвиненко чуть не проговорился, когда вышел вместе со мной к толпе журналистов, ожидавших перед больницей.

— Моего сына убила маленькая атомная бомба, — сказал он, всхлипывая.

Но все пропустили это мимо ушей, приняв за фигуральное выражение.

Через несколько часов министр внутренних дел Джон Рид объявил, что Саша был убит радиацией. Затем последовало заявление Службы охраны здоровья (СОЗ) о том, что это была “большая доза”. И тут началось что-то невообразимое. Мобильные команды СОЗ в защитных комбинезонах, оснащенные альфа-счетчиками, носились взад и вперед по Лондону в сопровождении полиции, проверяя все места, где мог побывать Саша. За ними гонялись автомобили журналистов и телевизионных съемочных групп. Сотни обеспокоенных граждан, решивших, что у них началась лучевая болезнь, звонили в СОЗ по специально открытой горячей линии. В Уайтхолле собралась так называемая “КОБРА” — государственный комитет по чрезвычайным ситуациям, который в последний раз созывали в день терактов в Лондонском метро. По всем каналам транслировали специальные репортажи, в которых физики-ядерщики, вытащенные из лабораторий, рассказывали народу о свойствах Полония-210. Через несколько часов миллионы британцев стали специалистами в области альфа-частиц и лучевой болезни. Они узнали о российской политике и об истории взаимоотношений Березовского с Путиным больше, чем за все предыдущие годы. Весь мир услышал имя Саши Литвиненко — жертвы первого в истории теракта с применением радиоактивного материала.

ПРОШЛО ДВЕ НЕДЕЛИ, прежде чем разрешили похоронить Сашу. Его тело представляло радиационную угрозу, и поэтому сразу после кончины его увезли в какое-то особое учреждение, а в больнице провели специальную санитарную обработку — “деконтаминацию”. В том же “особом учреждении” патологи в радиозащитных одеждах провели вскрытие. Наконец, нам сообщили, что тело будет выдано в специальном герметически запечатанном контейнере, откуда ничего и никогда не попадет в окружающую среду. В таком виде его можно хоронить. Если же семья пожелает кремировать покойного, то ждать, пока радиоактивность снизится до допустимого уровня, придется двадцать восемь лет, то есть около восьмидесяти периодов полураспада Полония-210.

ПЕРЕД САМЫМИ ПОХОРОНАМИ, незримо для внешнего мира, в нашем кругу произошел конфликт, который чуть не привел к полному разрыву между мной и Закаевым. При обсуждении похорон Ахмед вдруг заявил, что Саша должен быть похоронен на мусульманском кладбище, потому что перед смертью он принял ислам.

Выяснилось, что 22 ноября, незадолго до того как Саша впал в кому, Ахмед привел в больницу муллу, и тот произнес соответствующую молитву. Все было сделано по правилам, сказал Ахмед, так что Саша умер мусульманином.

Я ничего об этом не знал и здорово разозлился. Саша никогда не проявлял интереса к религии. Он говорил мне, что не понимает верующих. Его самой сильной страстью было желание победить врагов. Правда, иногда он произносил слова вроде “Я — чеченец”, но это отнюдь не делало из него мусульманина. Это было выражение солидарности, подражание президенту Кеннеди, который изрек “я — берлинец”, посетив Берлинскую стену. Не говоря уже о том, что 22 ноября Саша едва ли отдавал себе отчет в том, что делает.

— Ахмед, я понимаю, почему он это сделал, — сказал я. — Как русский, он чувствовал вину за Чечню, это был жест солидарности. Вроде немцев, которые объявляли себя евреями после Холокоста. Но это ошибка, Ахмед. Это не поможет чеченскому делу. Посмотри что происходит в мире, взгляни в лицо реальности. Кремль только и ждет подобной ошибки от нас, вся их пропаганда тут же бросится переводить стрелки с убийства Саши на его переход в Ислам. Ты играешь против себя самого, забиваешь гол в свои ворота.

— Я ни во что не играю, — сказал Ахмед. — Все было сделано по закону. Он — мусульманин.

Упрям, как мул, подумал я. Может, именно благодаря этому упрямству русским так трудно их победить.

— Послушай, я не разбираюсь в исламе, но кое-что понимаю в биохимии. Если учесть количество наркотиков, которое получил в тот день Саша, не думаю, что он был способен на рациональные действия.

— Вопросы веры не относятся к рациональным действиям, — сказал Ахмед. — Он мусульманин.

В спор вмешалась Марина:

— Пусть каждый думает о Саше так, как ему нравится, — сказала она рассудительным тоном отличницы. — Ты, Ахмед, можешь устроить службу в мечети, а мы устроим в храме.

Марина постановила, что Сашу похоронят на светской части кладбища, и на могиле не будет никакой религиозной символики.

7 декабря, под проливным дождем, под охраной полиции, отгонявшей от нас журналистов, Сашу похоронили на Хайгейтском кладбище посреди викторианских знаменитостей и некоторых выдающихся атеистов, таких, например, как Карл Маркс и первооткрыватель электричества Майкл Фарадей.

САШИНА СМЕРТЬ БЫЛА долгой, мучительной, неотвратимой. Кошмары атомного уничтожения — от грибоподобного облака Хиросимы до смертоносного дождя Чернобыля, не шли у меня из головы, когда я вспоминал, как он угасал у меня на глазах. С того момента, как он сделал свой смертельный глоток, у него не было никаких шансов; он получил дозу, эквивалентную двукратному пребыванию в эпицентре Чернобыля, а ведь все, кто был там один раз, умерли в течение двух недель. Его случай войдет в историю медицины как единственный пример столь высокой дозы радиации, разрушившей организм изнутри: сначала желудочно-кишечные мучения, будто он выпил крутого кипятку, потом фаза “ходячего призрака”, когда все клетки, лишившись ДНК, продолжают работать по инерции до тех пор, пока органы и системы тела не начинают отказывать один за другим. Страшнее не бывает.