Мария Романова - Воспоминания великой княжны. Страницы жизни кузины Николая II. 1890–1918

Необычный ум сделал Тишина, который был еще сравнительно молод, выдающейся фигурой среди своих коллег в больнице. Он любил свою профессию и работал с воодушевлением, постоянно стараясь пополнить свои знания. Изучив до войны рентгенологию, он оснастил нашу больницу великолепным рентгеновским кабинетом, который обслуживал также другие больницы Пскова.

Мое желание дойти до сути вещей постоянно влекло меня к доктору Тишину, и он всегда давал мне ясные и подробные объяснения. Под его руководством я работала не только в лаборатории, но и в рентгеновском кабинете. Я записывала большую часть того, о чем он мне рассказывал, и это сильно прибавило мне знаний и раздвинуло границы моих интересов.

Было бы трудно представить себе более разных на первый взгляд людей, чем отец Михаил, доктор Тишин и я. Один был монахом, сыном провинциального священника, человеком высокой духовности и культуры, который перенес сильное моральное потрясение и был выброшен из жизни. Второй, интеллектуал, был родом из бедной семьи и воспитан на гроши, завоевал себе место в жизни исключительно благодаря своим собственным способностям и энергии; это был человек честный и искренний, но неверующий, равнодушный к идеям, не совпадающим с его собственными. Наконец, я, воспитанная в традициях и со всеми предрассудками моей среды, которые все еще составляли мое мировоззрение; я, неопытная и наивная, с несформировавшимися взглядами, но жаждущая любой возможности прорваться в другие миры. Несмотря на все эти различия, между нами тремя возникла дружба, которая оставалась неизменной в течение двух с половиной лет, что мы провели вместе. Эта дружба оставила во мне глубокий след и повлияла на всю мою будущую жизнь. Когда события повернулись так, что мы были вынуждены разойтись в разные стороны с малой вероятностью того, что когда-нибудь встретимся вновь, я почувствовала, что расстаюсь с очень дорогими и близкими мне людьми. Они дали мне то, чего никто другой не дал мне, – шанс расти и каждый по-своему готовили меня к тому, что должно было произойти позже. Не знаю, на какие бы средства я теперь жила, не встреться мне они в те времена.

Отец Михаил придавал внутренний смысл и красоту духовным верованиям и учениям, которые раньше были для меня не чем иным, как пустым звуком. С детства я видела в религии окружавших меня людей либо внешнюю сентиментальность, либо официальную напыщенность, либо дисциплинарные границы осмотрительного поведения как в личной, так и в общественной жизни. Неискренность такой религии всегда раздражала меня. Но разговоры, которые я вела с отцом Михаилом, ясно показали мне, что православие – часть русской души, что оно тесно связано с психологией народа, что оно не противоречит широте взглядов и полно поэзии, как простой, так и более глубокой. Под его руководством я начала заново изучать православие под таким углом зрения и постигла его истинный дух. Мы вместе читали труды Отцов Церкви и изучали правила церковных богослужений и Библию. Религия ожила для меня. Отец Михаил сопровождал эти чтения объяснениями и рассказами из своей собственной практики, он описывал мне жизнь в монастырях и рассказывал о трогательных и любопытных обычаях русского духовенства.

С другой стороны, доктор Тишин был для меня олицетворением взглядов и мнений, совершенно обратных тем, в которых я была воспитана. Я только подозревала об их существовании и никогда не знала точно, каковы они. Не будучи ни революционером, ни «ниспровергателем основ», как называли в России радикалов, доктор Тишин был склонен к радикализму, хотя и не был связан ни с какой партией. В юности он никогда не участвовал в студенческих волнениях, столь частых в те дни. Благодаря своему воспитанию в семье староверов он сохранил некоторое уважение как к религиозным, так и общественным принципам, в которые он лично верить не мог.

Я для него олицетворяла принцип, в который он не верил, но который уважал; и его отношение ко мне было внимательным предупредительным. Он бережно старался привить мне большую широту взглядов и понемногу искоренить предрассудки.

Он так хорошо спорил и был так логичен, что временами, когда я не знала, что сказать и как ответить, мне оставалось только одно – рассердиться. У меня не было подготовки ни в политической, ни в общественной сфере, и поэтому я не могла вступать в такие дискуссии. Поэтому отец Михаил и доктор Тишин были главными ораторами, в то время как я сидела молча, внимательно слушая и пыталась сформировать какое-то определенное мнение. Но вначале у меня не получалось даже это – так далека я была от народа вообще и от вопросов, волновавших всю Россию.

Отец Михаил и доктор Тишин часто не соглашались друг с другом, но именно эти расхождения во мнениях сослужили мне хорошую службу. Но был один предмет, по которому их мнения неизменно сходились, и этим предметом обсуждения была я сама. Ни один из них не мог понять моей болезненной застенчивости, моего желания держаться в тени и полного отсутствия каких бы то ни было притязаний на власть. Отец Михаил, который приветствовал кротость в церковной жизни, считал это неуместным в жизни мирской, и особенно в моем случае, так как положение требовало, чтобы я брала на себя определенные обязанности и определенную долю власти.

Тишин прекрасно знал о слабости дисциплины в нашей больнице – слабости, которая проистекала из желания главврача навести жесткий порядок. Он также слышал о запущенности и беспорядке в военных госпиталях города. Он считал – и отец Михаил поддерживал его в этом, – что мне следует заявить о себе и взять в свои руки больничные и санитарные организации. Я не могла объяснить им в то время, что всякое проявление воли с самого моего раннего детства систематически подавлялось и что даже в настоящее время всякое проявление инициативы с моей стороны встретит неодобрение в тех кругах, от которых я завишу.

Мои учителя доказывали, что незащищенность сослужит мне плохую службу в это время бездарностей и фанатиков, которые наводнили Россию. Именно в этом качестве они видели прежде всего источник опасности для меня, если я так и останусь безмятежной, не готовой к борьбе и не смогу помочь сама себе, разве что окажусь совсем уж в отчаянной ситуации.

Процесс моего перевоспитания был болезненным и медленным. Я помню, приблизительно в это же самое время медсестры оказались вовлеченными в скандал такого масштаба, что это вышло за рамки полномочий сестры Зандиной, и мне пришлось разбираться со всем этим самой. Мне пришлось провести расследование и допросить каждую медсестру в отдельности. Я все откладывала это, пока однажды Тишин не пришел ко мне и не довел до слез, стыдя за малодушие. Я занялась этим делом и, завершив его, сама не помню как, снова расплакалась, но это уже была разрядка от нервного напряжения.