Николай Долгополов - Абель — Фишер

После Ленинграда папа сказал, что настает время отъезда. Я даже немного растерялась. Спросила — когда, оказалось — уже на следующий день. Сообщил вот так накануне, может, чтобы не было ненавидимых им соплей. Шел, если не ошибаюсь, декабрь 1955-го. Четыре с лишним месяца дома, с нами. Мы были научены так, что и это — счастье. Провожать его нас не пригласили. Провожать — это не встречать. (Провожать поехал все тот же Павел Громушкин. — Н. Д.)

Вскоре после его отъезда, в 1956-м, я вышла замуж. В 1957-м ждали, что отец должен скоро вернуться. Но прошло немного времени — и трагическая весть об аресте.

— Эвелина Вильямовна, а как вы узнали об обмене, и каким образом он происходил? Об этом множество раз рассказывалось, но хотелось бы понять, что в те дни испытывали вы с мамой? Да и версии об обмене гуляют самые разные. Давайте начнем с того, как вам сказали: надо ехать в Берлин.

— Позвонили мне на работу и сообщили, чтобы я срочно возвращалась домой: в Берлин вы с мамой выезжаете завтра. На работе в ЦАГИ мой начальник успокоил, чтобы я не волновалась и оставила ему заявление об отпуске за свой счет, а он все сделает, и я могу идти домой. Моментально мне все подписал. Надо сказать, он был человеком не только приятным, но и понимающим. И тут тоже быстро сообразил, что тут нечто такое будет происходить…

Мы поехали, и сразу началась масса всяких приключений. В Бресте выяснилось, что в Штутгарте оспа, а у нас нет прививок. В Бресте на вокзале нас заставили привиться — маму, меня и папиного начальника, куратора Владимира Дмитриевича Капранова, который нас сопровождал. У меня, как всегда, оспа не привилась, а у Владимира Дмитриевича даже очень хорошо, и он потом основательно чесался.

Приехали мы в Берлин. Возили по городу, и я почему-то обязана была запоминать, как, откуда и куда проехать: вдруг мне бы пришлось с кем-то из американцев встречаться одной.

Я с трудом, однако твердо запомнила, где живет наш адвокат. Оказалось, это тот самый Фогель, которому мы с мамой писали. Правда, выяснилось, что он не говорит по-английски, и как в случае чего общаться с ним, я понятия не имела.

Была масса всякой суеты. Нас готовили: через несколько дней должен был заявиться из США Донован — папин адвокат. Приехал он в советское посольство перепуганный до смерти. Очень переживал, боялся, что с ним что-нибудь произойдет. Я так и не поняла, за что он переживал, а спросить не решилась. Не к месту пришлись бы мои расспросы. Но объяснили мне: боится.

— На английском с ним говорили?

— А на каком же еще?

— И напрямую, без переводчика?

— Да. Я сказала Доновану, что я — дочь полковника Абеля, мама — что жена. Но он не поверил, решил, что я сотрудница КГБ, а мама — актриса, нанятая для исполнения роли.

— А какую роль играл Юрий Иванович Дроздов?

— Он изображал моего кузена Юргена Дривса. Но это вы его спросите.

— Существует знаменитое фото — вы, мама, ваш «кузен» Дроздов на пороге советского посольства.

— На этом фото, между прочим, и Донован. И он сразу сказал, что может доставить папу в Берлин — уж не помню, через сутки или через двое, как только договорятся об условиях обмена. А наши думали, будто Донован приехал в Берлин зондировать почву. И, насколько я понимаю, были абсолютно не готовы к разговорам об обмене, полагали, все работают по тем же нашим методам. Оказалось, что не все.

Всех провели к послу. Там и начались переговоры. Потом мы встречались с немецким адвокатом Фогелем, который представлял там наши интересы.

— И какое впечатление на вас произвел Донован?

— Сказать, что я была как-то потрясена его личностью — не могу. Я с ним почти не разговаривала. Он был толстый, красный. Лицо — цвета свеклы. Наверняка с давлением, да и со здоровьем не в порядке. И напряжение огромное. Я задавала ему вопросы, которые мне было поручено задать. Спросила, зачем он приехал, и он ответил, что вести переговоры об обмене. Других вопросов у меня в запасе не было, о чем дальше с ним разговаривать, я не знала и пыталась, как это принято у англичан, поговорить о погоде.

— Он поддержал погодную тему?

— Как вежливый человек.

— И был он интеллигентен?

— Ну, в общем, более или менее — да.

— Настроен доброжелательно? Это же всегда чувствуется.

— Чувствовалось, что он не в своей тарелке, поэтому чувствовать ничего другого я не могла. Да и я была не в своей тарелке.

— А как все это переживала ваша мама?

— Точно так же. Мама была на встрече один раз — в посольстве. А потому у адвоката Фогеля не присутствовала.

— Эвелина Вильямовна, а не припомните Юрия Ивановича Дроздова — то бишь вашего кузена? Значит, и общаться с вами он должен был при Доноване по-семейному.

— На Западе по-семейному — совсем не то, что в России. Там это не обозначает, что нужно все время обниматься, лобызаться, хлопать друг друга по плечу и повторять — ах ты моя лапочка или нечто в таком духе. Там это не принято.

— Юрий Дроздов, он же кузен Дривс, — по легенде немец. Дроздов знал немецкий в совершенстве, вы — говорили по-английски. А на каком языке вы с кузеном общались при Доноване?

— При Доноване — ни на каком.

— Тогда с какого бока возник кузен?

— Вы спросите Дроздова. Но мы с ним в присутствии Донована не разговаривали. Поймите, у нас не было разговоров на троих. Мы не сидели за столом…

— Но не стоя же шли переговоры в посольстве? Тема серьезнейшая: далеко не каждый день СССР и США меняют своих разведчиков.

— Мы сидели в посольстве в какой-то прихожей. Была небольшая комната. Набились непонятные люди — довольно много народу, сотрудников посольства. И на нас с мамой обращалось мало внимания.

— А что обсуждалось у адвоката Фогеля? Ведь, по идее, он обязан был вас инструктировать, наставлять, да и вы тоже должны были что-то спрашивать.

— Фогель по-английски не говорил, Дривсу Юргену, по-моему, тоже было здесь сложновато. Я тоже вроде как немка. Насколько американец Донован знал или не знал немецкий язык — нам было неизвестно. Значит, задача заключалась в том, чтобы Дривс переводил мне с немецкого на английский, а я переводила с английского нашему адвокату Фогелю и этому Доновану. Деталей переговоров я не помню, потому что все это было безумно сложно.

— Представляю.

— Вряд ли. Ведь мне нужно было еще понять, что говорит Фогель, потому что я не была уверена в том, что Дривсу в этой сумятице удастся в подробностях перевести мне слова адвоката на английский.

— Какой наворот!

— Конечно, ведь русский исключался.

— Хорошо, но прошли тяжелый день и вечер, а дальше?

— Дальше начались ожидания решения из Москвы. С самого начала наши неправильно поняли, и когда я намекнула, что поняли неправильно, на это внимания не обратили.