Николай Долгополов - Абель — Фишер

Бывало, приезжали генералы к нам домой на проспект Мира. Всех усаживали за стол вот в этой большой комнате. И отец тщательно следил, чтобы за столом помещались все: помощники, сопровождающие. Однажды спросил: а где же шоферы? Узнав, что там, внизу, спустился, привел их, усадил с нами. Нельзя сказать, чтоб это вызвало восторг у начальства, но уразумели, поняли и с тех пор к нам в двухкомнатную стали подниматься с водителями.

Однако отец не был таким неисправимым романтиком, как до конца дней коммунизму верный его подопечный из «Волонтеров» Моррис Коэн. Тот всерьез умилялся, какие чудесные в Советском Союзе дети: сидят спокойно с кучей авосек, никуда не бегают, ждут терпеливо, когда мать отстоит в очереди в гастрономе за очередным батоном колбасы. У отца было иное мировоззрение: правильное, но свое. А Коэн оставался до последних дней человеком идеи (это уж точно — верил в коммунизм свято и меня убеждал: все равно победа — скоро. — Н. Д.). Его жена Лона тоже поначалу была такой же. Когда отец с Кононом им что-то тихо, деликатно втолковывали, Коэны прямо им говорили: «Мы вам не верим». Но Лона, как женщина практичная, в житейском плане более сообразительная, адаптировалась к нашей действительности быстрее. Когда их с Моррисом засовывали в стеклянную двушку на проспекте Калинина (сейчас Новый Арбат. — Н. Д.), она не постеснялась поспорить с председателем КГБ Андроповым: «Юра, мы столько лет отсидели в тюрьме, и что?» Им дали нормальную трехкомнатную квартиру на углу Большой и Малой Бронной, где хоть жить было нормально. Пусть там лестниц не было и на второй этаж к ним мы всегда только на лифте. Сломался лифт, и жди, когда откроют пожарные лестницы. Или не убирали даже в престижном доме площадок, жильцы развели тараканов, и нелегал Лона Коэн вытащила их всех звонками на лестничную клетку: «Что ж вы делаете? Давайте мыть пол по очереди». И не терпела, когда ей хамили в магазинах. А кассирша видит, что иностранка, следовательно, никакой сдачи. Возьмет Лона лишнюю бутылку кефира, и все на нее набрасываются: не положено. И Лона все относительно быстро раскусила, трезво смотрела на вещи, хоть она так и ушла коммунисткой, а Морис — идеалистом.

А мой отец — нет. Как-то смотрели по телевидению «Операцию “Трест”», и папа, когда что-то ему не понравилось, отпустил пару колкостей по поводу сегодняшних отношений. В то время «сотрудники были поинтеллигентнее». Еще заметил: «Сегодня бы в “Трест” поверили вряд ли. Тут не вина разведки. Люди верить разучились».

Кренкель правильно замечает, что Абель с горечью сказал, что работает «музейным экспонатом». Его в последние годы действительно таскали, как экспонат. Не его это роль — «свадебного генерала». Были мы раз на Лубянке, там подальше огромный клуб имени Дзержинского. И не помню уж, на каком торжестве папа даже пошутил, но горько: «Ты тут останься. Иду украшать президиум». Сидел там, читал доклад. Подозреваю, что половину текста, нужного для произнесения, ему писали, а ему приходилось озвучивать. Например, «Я, Абель Рудольф Иванович, родился в Петербурге в семье рабочих». Липа и вранье, бред собачий — но даже в некрологе в «Комсомольской правде» та же ложь. Не давали рассказать, где родился, кто отец с матерью. Он надеялся, что вот приехал, вернулся и перестанет быть Абелем, очень хотелось снова превратиться в Фишера. Ему не дали, и это очень тяготило. Не понимал: почему? Повторял: «Мне больше никуда не поехать. Пора жить под своим именем». Сердился, стараясь не показывать вида, когда соседи по даче, знавшие его еще с довоенных времен молодым Вилли, начинали величать «Рудольфом Ивановичем». Терпеть не мог, когда вдруг так обращались сослуживцы по новому отделу.

Однажды, но это уже в самом конце, на даче долго сидел на диване расстроенный. И вдруг рубанул, но чтобы слышала только одна я: не нравится, как оценивают работу разведчиков. Почему по количеству завербованных агентов? Ведь это ж ни в коей мере не определяет, насколько успешно идет работа. Я промолчала, и на этом разговор закончился.

Никогда, клянусь, не говорили, не упоминали двух тем: о присвоении генеральского чина и звания Героя Советского Союза. И я вас прошу, если высидите, выпишете свою элегию, то обязательно про это упомяните! Это прямое мое условие! Что бы там ни писали уже после о представлениях и промедлениях, эта тема была даже не запретной. Ее абсолютно не существовало. Ни единого словечка, ни полунамека и в воздухе не витало. Вот что совершенно не интересовало, так не интересовало.

Зато после лет непривычного для него затворничества разрешили съездить для передачи того же «опыта» в ГДР, и папа, поначалу к командировке отнесшийся с долей скепсиса, вернулся довольный. Дома ничего конкретного рассказать не мог, а там немцы отнеслись к его приезду по-своему. Велись с ним вполне профессиональные беседы, и опыт действительно пригодился. К тому же узнали о его увлечении живописью и показали хорошие галереи. Персональный экскурсовод папы, молоденькая женщина, приезжала потом и в Москву. С ней, в отличие от Донована, встретиться разрешили. Наверное, девушка была из «Штази»?

Ездил он и в Венгрию. О ней впечатления поскромнее. Там больше приемов и катаний по Дунаю.

Отец из Венгрии и ГДР, кажется, и из Румынии тоже, из всех поездок по Союзу всегда привозил тяжеленнейшие фолианты с видами стран и городов, хозяевами ему преподносившиеся. Даже советские сопровождающие из его Службы советовали: «Да бросьте вы все это в гостинице, так все наши поступают». Но отец молчал и доставлял огроменные альбомы домой, хотя никак ему было нельзя таскать тяжелого. Считал, что оставит — и проявит неуважение к принимавшим, а они-то встречали и дарили искренне. Его знали, и папе это было приятно.

Он трезво оценивал свою роль в разведке. Быть может, в первые годы там ему удавалось больше, чем в последующие? Не каждый год доводится раскрывать секрет изготовления атомной бомбы. Но невод, им закинутый, приносил улов. Какой? Не знаю. Начатое им продолжали другие, которых он не выдал, и на смену ему пришедшие. Только не надо конкретных вопросов. Разведка — область деликатная и должна приучать других, с ней пусть и не связанных, к этому же. Но цену себе отец знал…

(слева) Фото в типично английском стиле: мама Любовь Васильевна Фишер (Корнеева) с первенцем Генрихом и младшеньким — Вильямом

(справа) Сыновья— уроженцы Ньюкасла-он-Тайн с детства любили животных. Особенно младший — Вилли