Иоганнес Гюнтер - Жизнь на восточном ветру. Между Петербургом и Мюнхеном

Кроме того, я получил кучу писем; среди них и целых четыре письма с признаниями в любви; два — с первого взгляда (с бухты-барахты); одно — от смазливого пажа, одно — от нашей актрисы.

Чтобы нанести визит епископу, я должен был поехать в Дюнабург, где я когда-то провел много часов на вокзале. Оттуда пришлось еще довольно долго ехать в карете графа Платера-Сибурга по унылой, ровной равнине. Обширное поместье находилось, по-моему, уже на территории Литвы; ведь наше дворянство было евангелическим, в Литве же господствовала католическая церковь.

Епископ Эдуард фон дер Ропп, коему наверняка было лет на тридцать больше, чем мне, принял меня приветливо, но с той простотой, какой я никак не ожидал от носителя столь высокого сана. Он был среднего роста, держался очень прямо. Волосы его уже побелели, большие голубые глаза смотрели по-доброму. Тонкие губы изящного рта могли быть вполне ироничными. Руки у него были маленькие и особенно ухоженные.

Мы сразу заговорили о театре. Он поздравил меня с удачным исполнением роли, которую я взял себе: смерть в моем исполнении была весьма убедительна. Рижский директор театра хотел бы меня ангажировать.

— Я знаю, вы не примите его предложение, но все-таки оно очень лестно.

Он взглянул на меня, как мне показалось, испытующе. Я лишь пожал плечами. Он удовлетворенно кивнул.

Потом он признался, что поначалу был даже немного растерян, настолько все для него было ново — никакого занавеса, непосредственное общение с залом с лесенки, пажи, ковер вместо задника. Но потом он сообразил, что все это не недочеты, а рассчитано на эффект. И тогда до него дошло, что театр может существовать не только в традиционных формах, как ящик с окошком, и что этот новый театр вполне может развиваться по-своему.

Во всяком случае, с ним возможен более близкий контакт, чем с традиционным ящиком с окошком: Где же я всему этому научился?

Нигде?

Мы пили чай. Потом вдруг он, откинувшись в кресле, проницательно взглянул на меня и спросил:

А почему, собственно, вы перешли в католичество?

К такому вопросу я не был готов, но, сбрасывая в пепельницу пепел с сигареты, ответил вполне спокойно:

Я и сам не знаю, просто почувствовал, что так должно быть. Вероятно, чтобы внести порядок в свою жизнь.

И вам это удалось?

Нет еще, монсеньор, но я надеюсь, что это случится.

Он кивнул, видимо, удовлетворенный ответом.

А идея с театром принадлежит Грузинской?

Епископ опустил слово «княгиня», просто назвал ее Грузинской.

Нет, она принадлежит патеру Лоттеру.

Идея, стало быть, мужская.

Он был, казалось, доволен.

Епископ Ропп раньше был гусарским офицером. В церковь он пришел довольно поздно. О нем ходил примечательный анекдот — как он заявил на генеральной исповеди перед хиротонией: «Да, чего уж, совершал я все, что полагается, — вот только воровать не пришлось».

Режущий правду-матку в глаза, привыкший говорить все, что думает, не обинуясь — таким он был. И такой вот гусар стал священником, а там и епископом Вильны. Высланный в 1906 году, он жил с тех пор в имении племянника.

Вы ведь знаете, что церковь не одобряет театр.

Я пустился в длинные объяснения, почему я считаю это ошибкой, и стал развивать свой тезис о том, что нравственный театр может служить лучшей пропагандой для церкви.

А вы думаете, церковь нуждается в пропаганде?

Нет, ваша епископская милость, конечно, нет. Но и церкви бывает необходимо найти дорогу к большим массам людей.

И вы полагаете, что одной мессы недостаточно?

Священное игралище мессы апеллирует к разуму человека, театр — к его чувствам.

И их нужно питать. Рапет et circenses [21] Хлеба и зрелищ (лат.) — лозунг, выражавший основные требования римской толпы в классическую эпоху Империи. (Прим. пер.) . Я понимаю, все повторяется. Вы хотите помочь возродить религиозное чувство, которое ныне приходит в упадок. Возвратить благочестие удовлетворением чувств. — Он сухо усмехнулся: — Интересно. Победить Антихриста Вельзевулом…

Я было запротестовал:

Монсеньор…

Он устало отмахнулся:

Так назовут это многие. Я внимательно прочитал вашу записку. Здесь следовало бы открыть дверь, которую странным образом держали накрепко запертой на протяжении столетий.

История свидетельствует в мою пользу, но он сомневается, что в наше время еще возможно такое повторение Средневековья.

Что тогда считалось современным, — пылко возразил я, — может быть современным и сегодня; нужно лишь подать пример и указать путь, тогда и новые поэты пойдут по этому новому старому пути и сделают его таким же современным, как в свое время Мольер делал современным все, к чему только ни прикасался.

Внезапно епископ прервал меня:

В Митаве дурно отзываются о вас. Кто-то даже сказал, что вы перешли в католичество из практических соображений.

Я пожал плечами:

Какие же могут быть тут практические соображения, ваша епископская милость? Мой переход только превратил меня в mauvais sujet [22] Здесь: притчу во языцех. (Прим. пер.) для моих земляков. А русские даже не поняли бы меня, если б я вздумал стать православным. В Германии же просто приняли бы за дурака, потому там почти все молодые люди отпетые атеисты, считающие себя большими умниками и презирающие всех инакомыслящих. Так где же тут практические соображения?

Епископ стал меня успокаивать. Грузинская и патер Лоттер очень хвалят меня, но это его долг — во всем разобраться самому. Хороший театрал еще необязательно бывает и хорошим христианином.

Я немного опешил:

Да ведь я не говорю, что я хороший христианин… Я только пытаюсь им быть, однако…

Епископ по-доброму улыбнулся:

Это говорит в вашу пользу. Никто не знает о себе, хороший ли он христианин. Только Господь это знает. Но я навел о вас справки. Вы хороший сын, это уже немало. Вы готовы помочь и, по-видимому, добрый товарищ. А то, что о вас отзываются дурно? Вы не такой, как все, ясное дело — это всех сердит.

Епископ умел просветить человека до самого донышка. Он поднялся. Через час ужин, до этого надо еще передохнуть. Он протянул мне руку. Я встал на колено и поцеловал кольцо на руке епископа.

Тридцать шесть часов беседы. Утром месса. Завтрак. Прогулка. Обед. Отдых. Чай. Вопросы. Ответы. Ужин и вскоре сон.

Он был намного умнее меня, но он был добр и на меня не давил. Часто я не знал, чего он хочет; его мышление было более точным, чем мое, и повернуто к насущным нуждам современности, в то время как я часто предпочитал «могу» тому, что обозначается словом «должен».

При этом епископ Ропп вовсе не был великим диалектиком, просто он не держался за догму, полагая, что дважды два это все-таки четыре и это нужно признать чудом. Чудо было само собой разумеющимся в реальном бытии вещей, вытекало из причинно-следственных связей.