Анатолий Куликов - Тяжелые звезды

Один из знакомых мне по Академии Генштаба офицеров, который хорошо знал Дудаева в его бытность курсантом Тамбовского летного училища, а потом — по совместной службе и офицерскому общежитию, так рассказывал мне о нем: «Ты знаешь, он всегда был одержим идеей особой чистоты своей нации. Все время цитировал некоего Зелимхана. И более того, совершенно серьезно убеждал нас в том, что, если бы посчастливилось чеченцам жить на отдельном острове и при этом полностью исключить контакты с внешним миром, они смогли бы стать образцовым народом планеты, абсолютно чистой нацией…»

Думаю, что те люди, которые относились к идеям молодого лейтенанта Д. Дудаева с добродушной товарищеской усмешкой, и предположить не могли, какой кровью обернутся впоследствии вот такие идеи.

Конечно, это был честолюбивый и по-своему одаренный человек. Самоучка в политике, он знал, что отсутствие опыта на этом поприще легко компенсируется генеральским авторитетом, высокими наградами и боевым опытом, что немаловажно на Кавказе. А также уникальностью его собственной судьбы, позволившей, вопреки репрессиям по отношению к его народу, выучиться и состояться на службе. Военных вождей такого калибра в бурлящей Чечне еще не было. Для того, чтобы вождь был востребован временем, идеальной казалась такая ситуация, когда вся республика превращалась в военный лагерь и начинала поиск командира, которому можно было бы подчиниться, не ущемив собственное самолюбие. Священное слово «генерал» как нельзя лучше подходило для этих целей. Во-первых, оно избавляло от конкурентной борьбы, во-вторых, звучало в кавказской среде куда убедительнее, чем звания «политик», «хозяйственник», «гуманитарий», в-третьих, вызывало у чеченцев справедливое чувство гордости за соплеменника, сумевшего дослужиться до комдива.

Таковы особенности характера чеченского народа, для которого вопрос лидерства имеет очень большое значение. Чуть позже, в апреле 1993 года, когда в Моздоке я встретился с руководителем признанной в Москве антидудаевской оппозиции Автурхановым, я у него поинтересовался, а кого, собственно, видит он национальным лидером в противовес Дудаеву? Хотелось понять, каков должен быть человек, чтобы он психологически был воспринят самим чеченским народом. Чтобы его деловые и человеческие качества отвечали и существующим традициям, и самым потаенным мечтам. Весьма схематичный портрет такого будущего лидера был нужен мне, чтобы под него скорректировать действия отдельных специалистов, которые уже помогали оппозиции, и всех внутренних войск — на тот случай, если бы было принято решение действовать более масштабно.

Интересной мне показалась реакция Автурханова на мой вопрос. Вначале он выдержал довольно длительную паузу, секунд 15–20, отчего я чуть было не подумал, что он не понял смысл моего вопроса. Но он отлично понял и ответил мне искренне, заставив еще не раз впоследствии вспоминать эти слова. «Понимаете, — ответил он, внимательно взглянув мне в глаза, — каждый чеченец видит себя первым лицом!..»

Вот эта особенность — «каждый чеченец видит себя первым лицом» — учитывалась мной не раз и позволяла объективно взглянуть на многие процессы, которые касались персоналий чеченской политики: и сепаратистов, и борцов с сепаратизмом, и «независимых» искателей приключений.

Этот фактор действует и сегодня, определяя лицо новой чеченской администрации: все раздраи и примирения, видимые и тайные поступки, пристрастия и неприятия…

Но следует помнить, что чеченцы очень умело скрывают эту истинную страсть своей души. Тот же Басаев не раз говорил мне во время переговоров, дескать, есть у него начальник штаба — генерал Масхадов, решения которого он, Басаев, считает для себя обязательными. При этом странные огоньки метались в его глазах, позволяя сделать правильный вывод: это игра на публику… Никогда Басаев не считал себя менее достойным власти, нежели Масхадов или Яндарбиев. А потому, формально подчиняясь, действовал и будет действовать по собственному усмотрению.

Вторжение чеченских боевиков в Дагестан — весьма убедительное доказательство тому, что чеченский характер не приемлет вторых ролей и всегда находится в поиске ситуации, которая бы вытолкнула его наверх.

Впрочем, я не склонен был демонизировать Дудаева, когда впервые увидел его воочию во время его переговоров с Руцким в Грозном в начале октября 1991 года. В главе, которая касалась событий 1991 года и моего пребывания в должности начальника Управления ВВ по Северному Кавказу и Закавказью, я намеренно пропустил тот период, чтобы не наслоились друг на друга и не перепутались в голове читателя многочисленные эпизоды и даже эпохи истории Чечни, уместившиеся в последнее десятилетие XX века.

На самом деле то, что происходило в Чечне на заре сепаратистского движения — в 1990 году, — никак не ассоциировалось с именем Джохара Дудаева. Ведь это не он, а Первый национальный чеченский съезд, проходивший в конце ноября 1990 года принял решение об образовании независимого чеченского государства. Не он, а четвертая сессия Верховного Совета Чечено-Ингушетии инициировала тогда же принятие декларации о государственном суверенитете Чечено-Ингушской Республики. И это небезызвестные Зелимхан Яндарбиев и Яраги Мамодаев — лидеры шовинистического крыла в Общенациональном конгрессе чеченского народа (ОКЧН), а вовсе не Дудаев — выдвинули лозунги полной независимости от России и создания исламского государства.

Именно тогда на политической сцене Чечни появился Джохар Дудаев, первое время умудрявшийся совмещать службу в Советской Армии и активную работу в националистической организации: с ноября 1990 года он входил в состав исполкома ОКЧН и готов был удовольствоваться постом заместителя председателя Комитета государственной безопасности Чечено-Ингушетии. Но, будучи фигурой харизматической, быстро вышел в лидеры. Сильными аргументами, конечно, являлись его генеральские погоны и военная подготовка.

Немаловажно было и то, что Д. Дудаев до переезда в Грозный был начальником Тартусского военного гарнизона в Эстонии и, надышавшись повстанческим воздухом Прибалтики, уже знал и умело применял на практике тактические ходы, отработанные в борьбе за независимость Латвии, Литвы и Эстонии. Я уже писал, что документы прибалтийских политических движений копировались дословно, включая орфографические ошибки. А в иных, которые было лень или некогда перепечатывать, вместо слов «Эстония» или «Латвия» наскоро ставился штамп «Чеченская Республика». То есть колыбель была своя — кавказская, но колыбельные песни были напеты в другом месте.

Именно этим объясняется та моральная, техническая и финансовая помощь, которую оказывали «независимой Чечне» в первую очередь именно страны Балтии. Этим объясняется то, что в этих республиках не забыли Дудаева и после смерти, назвав в честь террориста-организатора, на котором лежала ответственность за убийство женщин и детей в больнице города Буденновска, улицы и парки в своих городах. Нисколько не сомневаюсь в том, что рано или поздно они будут переименованы, потому что первоначальные решения были предприняты вовсе не для того, чтобы увековечить имя по-настоящему достойного человека, но лишь затем, чтобы уязвить бывшую метрополию.