Александр Любищев - Дневник А. А. Любищева за 1918-1922 гг.

Отношение к прагматизму. Я всегда считал себя прагматистом, но ознакомившись с сочинениями Джемса и Пуанкаре, пришел к заключению, что поскольку я принимаю все положительные стороны прагматизма (т. е. предоставление большей свободы в выборе орудий познания), постольку я не могу согласиться с его отрицательными сторонами, т. е. наложением вето на определенные теоретические построения. Юшкевич в статье о прагматизме, приложенной к переводу книги Джемса, в сущности, вполне прав, говоря, что взгляды Джемса (расширение понятия практического введением туда всей сферы субъективно-ценного и принятием взгляда о свободном делании истины), в сущности, неизбежно приводят к солипсизму и только каким-то кунстштюком весь мир оказывается населенным бесчисленным множеством индивидуальностей. Также неприемлем для меня взгляд Пуанкаре (7, стр. 351), вернее, он для меня не совсем непонятен. Пуанкаре говорит, что теорема не имеет смысла, если она недоступна экспериментальной проверке, и на этом основании отвергает всю область теории множеств; он даже различает два сорта математиков — прагматисты и канторианцы (последние принимают и такие теоремы, которые недоступны экспериментальной проверке). Прагматисты являются идеалистами, канторианцы — реалистами (случай с Эрмитом, который был реалистом и вместе с тем антиканторианцем объясняется его религиозными воззрениями). Может быть, это деление до известной степени соответствует тому, которое я считаю характерным для всех наук, и которое в биологии является противоположностью витализма и механизма и, очевидно, я по духу принадлежу к канторианцам, так как на меня теоремы из учения о множествах действует прямо чарующе.

С другой стороны, мне кажется, что прагматизм типа Пуанкаре, который им самим связывается с идеализмом, как и всякий идеализм, не выдерживает собственных выводов. По-моему, несомненно, что наряду с идеалистическим прагматизмом существует и прагматизм реалистический (Джемс является представителем такого, но не на логическом основании, которое его должно бы привести к солипсизму, а на основании внутреннего убеждения). Как идеализм Шопенгауэра, в конце концов, приводит к признанию объективности прекрасного и к признанию постоянства видов как выражений идей (эта сторона его воззрений заставляет меня особенно им интересоваться), так и у Пуанкаре: в книге «Ценность науки», он определенно отстаивает объективную ее ценность (7, стр. 342–346) и указывает, что границы научного номинализма очень узки и что существует универсальный инвариант — отношение между грубыми фактами. В этом смысле Пуанкаре, безусловно является реалистом. Мне кажется, вообще, что изучение идеалистических философов позволяет всегда открыть их уклонение в сторону реализма (ряд примеров указан Аскольдовым).

Мне кажется, что для меня всего ближе прагматизм в духе основателя этого учения Пирса, с работами которого необходимо познакомиться (в настоящее время уже различают около 13 сортов прагматизма). Мой прагматизм не враждебен рационализму, как это делает, по мнению Джемса, прагматизм всегда.

Другая книга Джемса «Плюралистическая вселенная», произвела на меня совсем слабое впечатление (7, 59): не нравится мне его резкое антиинтеллектуалистическое направление (Джемс считает, что Бергсон убил интеллектуализм без надежды на восстановление), например, в старой платонизирующей форме. Интересно различие четырех типов рациональности: интеллектуальной, эстетической, моральной и практической, причем задачей философов является найти систему мира, показывающую высшую меру рациональности во всех отношениях. Мне кажется, моя система дает высшую меру рациональности в трех отношениях (я совершенно не касаюсь моральной стороны).

Интересна его лестница вероятностей какой-нибудь истины (7, стр. 326), учение о стиле занимает, конечно, одну из низших ступеней; можно прибавить еще одну низшую ступень, о которой не говорит Джемс: истина, высказываемая в шутливой форме, т. е. даже без веры в ее возможность, а лишь с подчеркиванием ее остроумия.

В книге Пуанкаре есть превосходные места относительно пространства и времени, правда, относительно времени его утверждение, что мы не имеем непосредственной интуиции относительно равенства двух промежутков времени (стр. 329), хотя оно и высказано как безусловно решенный вопрос, во мне все-таки вызывает сомнение: как примирить с этим факты в гипнотическом состоянии, когда пациент производит определенные действия по истечении определенного промежутка времени. Относительно же пространства он определенно указывает, что опыт был бы не нужен, если бы существовало априори пространство трех измерений, что странно говорить, что идея времени логически возникает после идеи пространства, так как время мы можем себе представить только в виде прямой; с таким же правом можно сказать, что время логически возникло после культуры полей, так как мы его представляем себе обычно вооруженным серпом. Мне кажется, вообще, что развитие математики, начиная с Лобачевского, оказало все еще недостаточное влияние на философию, так как философы по-прежнему толкуют об априорности пространства и времени. В этом меня убеждает и очень резкая статья, кажется, Ресселя (о новых идеях в математике), и недавно прослушанный доклад Сынопалова о принципе жизни в системе Когена. Коген (хотя он считается математически образованным философом) все время говорит о математике как о науке о величинах.

Очень интересно — о взаимоотношениях математики и эстетики (7, стр. 335); тройная цель математики: орудие для изучения природы, философская и эстетическая, физическая и эстетическая цели неотделимы и наилучшее средство достигнуть одной — стремиться к другой или не терять ее из виду. Дух аналогии чисто эстетической симметрии служит путеводной нитью; математический дух признает только форму и презирает материю (в особенности пример Максвелла, стр. 336).

Очень интересным у Пуанкаре является противоположение между законами в античном смысле слова (или неподвижный тип, или идеал, к которому стремится мир) и современными, построенными по типу закона Ньютона; соотношение между предшествующим и последующим состояниями в форме дифференциальных уравнений: современная физика (физика принципов в противоположность первому периоду — физике частичных сил, также переживает кризис и возможно, что законы новой физики вместо формы дифференциальных уравнений будут иметь форму статистических законов. Из этого уже явствует, что понятие закона имеет по крайней мере троякое значение: законы в смысле античном (я бы назвал их теоремами), собственно законы (и то, что Пуанкаре называет принципами, обычно это тоже называется законами — принцип сохранения энергии и массы, принцип деградации энергии, принцип равенства действия и противодействия, принцип относительности, принцип наименьшего действия). Собственно законы могут быть также разделены на несколько категорий: