Александр Любищев - Дневник А. А. Любищева за 1918-1922 гг.

Мертвенность профессуры ясна из следующего:

1) в Москве они упорно затягивали обсуждение проекта и требовали, чтобы он был обсужден сначала на местах; добивались (и, кажется, добились), чтобы не было общего университетского устава, а только общие положения, каждый же университет вырабатывал бы свой проект; это худший вид «власти на местах»; случайно образовавшиеся коллегии при Кассе и др., будут считаться незыблемым фундаментом нового строительства; немудрено, что непотизм будет процветать, как в свое время в медико-хирургической академии (см. Пирогов, «Вопросы жизни»);

2) упорно сопротивляются устройству трех ассоциаций, вернее противодействуют организации научной ассоциации, считая научное дело неотделимым от учебного; на самом деле в Америке уже есть институты «исследовательских профессоров», освобожденных от чтения лекций; комиссариатский проект предвидел, так сказать, устройство академии наук при каждом университете, профессора же, вместо того, чтобы приветствовать такое широкое развертывание университета, всячески старались сохранить его в теперешних рамках.

На собрании в институте Путей Сообщения я один поддерживал комиссариатовское деление на три ассоциации (для меня опасностью представляется соединение с университетом просветительной, а не научной ассоциации), причем указал, что три ассоциации соответствуют трем основным целям идеального университета:

1) национальной (наибольший вклад знания данной нацией в общую сокровищницу);

2) государственной (учебная ассоциация) — подготовка деятелей на пользу государства и 3) народной — популяризации знания. Мое указание, что при старом режиме за университетом признавалась только вторая роль, что научная деятельность его лишь терпелась, а отнюдь не поощрялась и единственным чисто научным учреждением (устроенным главным образом, чтобы не совсем отстать от Европы) была Академия, было понято превратно. Академик М. Д. Дьяконов стал протестовать, указывая, что главная научная работа приходилась на долю университетов, что я и не отрицал, кроме того, указал, что большинство академиков были раньше профессорами. Я хотел указать, что именно тогда Академия Наук и проявляла крупную деятельность, когда она не была богадельней профессуры (Бэр, Паллас, Эйлер, Коржинский) и что поэтому создание ряда новых академий (но отнюдь не с пожизненным избранием) и может послужить сильным толчком для оживления научной деятельности.

Главным стимулом для отрицания необходимости в создании научной ассоциации было, конечно, то, что большинство профессоров являются в лучшем случае хорошими педагогами, а не учеными и поэтому при создании научной ассоциации они боятся попасть в учебную ассоциацию — профессора 2-го сорта. Практически, конечно, невозможно создать сейчас во всех университетах России научные ассоциации, но для меня чрезвычайно симпатичной является основная идея комиссариатского проекта — набросок широкой схемы и затем уже приспособление к существующим условиям, а не выкраивание идеала по существующим данным, как это делают профессора. Чрезвычайно ценной является также, например, идея Игнатьевского проекта, предусматривающего сильное увеличение числа кафедр (сообразно с истинным разрастанием наук). Возражение — что нам основывать новые кафедры, когда и при наличном их числе многие университеты пустуют, есть именно стремление создать бумажное благополучие. Правильным же является, на мой взгляд, именно широкое проектирование университетов, с тремя ассоциациями с большим количеством кафедр, что сразу обнаружит колоссальный недостаток людей и тем вызовет обильный приток молодежи.

Третий пункт косности профессуры — борьба против срочности избрания (в их проекте все та же старая дребедень — избрание до 25-летнего срока, пятилетние перебаллотировки в своем же кругу — «ворон ворону глаз не выклюет»; вообще их проект — жалкое топтание на старом месте. Здесь сам Зернов согласился, что этот пункт будет трудно защищать, так как они не могут привести действительно солидных аргументов в пользу такого длительного избрания. Я считаю срочность избрания одним из наиболее ценных пунктов и полагал бы, что эта срочность должна быть, так сказать, обратно пропорциональна научным заслугам и количеству кандидатов при конкурсе. Например, при полном соблюдении условий конкурса, профессор избирается, положим, на 7 лет: при неполном — на 3–5 лет.

Четвертый пункт косности — избрание профессуры: профессора стремятся не вносить этого в общие положения, а чтобы каждый университет выработал свой устав и там уж разработал бы вопрос о пополнении (воображаю, какое амикошонство получится); из всех разговоров, однако, ясно, что они твердо стоят на своем — избрание факультетом и советом, официально указывая, что это необходимое условие научного процветания университета, неофициально же, сознаваясь, что новый кандидат наряду с научными и педагогическими заслугами, должен быть также и приличным человеком (т. е., своей же масти). В комиссариатском проекте избрания, несмотря на все его шероховатости и даже нелепости (нелепо на всю Россию намечать кандидатов комиссией из трех лиц по каждой специальности), есть все-таки симпатичная черта, делающая возможным исходить из него при создании нового проекта: избрание не абсолютно некомпетентным факультетом, а все-таки несравненно более компетентной комиссией из специалистов.

Пятый — весьма подозрительный пункт профессорской позиции — вопрос о научных степенях: я настаивал на включение его на обсуждение, но профессура постаралась замять. Видимо, что они хотят сохранить (в своих местных уставах, где они могут писать что угодно, так как по их мысли уставы даже не нуждаются в утверждении министерством) все степени и даже, вероятно, магистерский экзамен — это вернейшее орудие господства над оставленными при университете.

Наконец, шестой — весьма слабый пункт профессорской позиции (хотя и не имеющий непосредственного отношения к уставу) — вопрос о вознаграждении; Зернов, отстаивая долгосрочность избрания, указывал, что только долгосрочное избрание может привлечь молодежь к научной карьере, так как материальное положение профессуры всегда будет незавидно (указывал, что профессор получает 1000 в месяц, а, например, директор департамента 1500). О своем слабом жаловании всегда плачутся и младшие преподаватели, так что в этом пункте я, пожалуй, разойдусь со всеми. На самом деле — вознаграждение профессора в 1000 рублей в месяц только за чтение лекций (а обычно у нас этим деятельность и ограничивается) чрезмерно велико, так как времени эта деятельность поглощает очень немного. Даже, если взять, например, мое довоенное жалование — 75 рублей в месяц при 18 часах (официально, фактически гораздо меньше), то, считая 6 учебных месяцев (на самом деле и этого нет), и что служба в любом правительственном учреждении требует не менее 36 часов, получим, что жалованье в 75 рублей соответствовало 300 рублям, по довоенным нормам очень высокому жалованью. Теперешнее жалованье (550 р. в месяц) соответствует 2200.