Михаил Манакин - Полковая наша семья

Через несколько дней мне пришло необычное письмо, написанное неуверенным детским почерком. Оно было от Пети, сына полка. Он упрашивал меня написать комбату, чтобы его оставили в роте и выделили автомат...

К слову сказать, в полку за годы войны было подобрано и воспитано более 40 подростков. Большинство из них стали впоследствии кадровыми военными. Что же касается Пети, то ему не повезло. Однажды мальчика увидел командир дивизии и приказал немедленно отправить его в тыл. Я этого подростка так и не увидел.

Подробно я говорю о письмах потому, что они занимали в нашей жизни едва ли не самое важное место. Очень эмоциональными были письма Комиссарова. Комсорг полка писал ярко и образно. В письмах отражался его характер. Этот веселый и отважный офицер любое поручение выполнял основательно и красиво, я бы сказал, с блеском и вдохновением. И его письма зачитывались обычно ранеными до дыр, столько в них было шуток, солдатских прибауток и забавных историй.

И лишь одно письмо его, помнится, отличалось от всех других. Комиссаров сообщал о тяжелом ранении медицинской сестры нашего полка Шуры Буравлевой, ветерана части, моей землячки. Видимо, завершился ее фронтовой путь. С отличием закончив фельдшерско-акушерскую школу в Ленинграде, она в первый же день подала заявление с просьбой направить ее в Красную Армию. Красивая, отзывчивая, неунывающая девушка, она быстро завоевала симпатии бойцов и командиров. Любили ее за самоотверженность, товарищескую верность. Более ста двадцати раненых вынесла Шура из боев, многим однополчанам, не колеблясь, отдавала свою кровь. И вот нашла ее беда - теперь сама тяжело ранена. Осталась без руки и ноги, прикована к госпитальной койке в Москве. Но Шура наша и в этой ситуации духом не пала. Она писала из госпиталя, обращаясь к бойцам: "Я горжусь вами, горжусь тем, что в нашей гвардейской семье воспитывалась и я. Будьте смелыми, отважными и стойкими воинами, громите врага до полной победы. Я буду всегда с вами!"

Ей отвечали десятки людей трогательно, ласково, обещали беспощадно мстить фашистам. А помощник начальника политотдела дивизии по комсомольской работе гвардии капитан Г. Пилипенко писал:

"Дорогая Шура! Ваши письма мы читаем на всех комсомольских собраниях. Мы гордимся, что у нас воспитывалась такая волевая и мужественная комсомолка, которая, находясь в госпитале, своими письмами поднимает боевой дух гвардейцев. На Ваших письмах комсомольцы учатся, как нужно бороться и побеждать трудности".

Дальнейшая судьба Шуры Буравлевой весьма примечательна для нашего советского образа жизни. Государство помогло ей закончить Московский юридический институт. Шура уехала работать следователем в прокуратуру одного из районов Воронежской области.

...Наступил новый, 1944 год. Год, насыщенный решающими сражениями, в результате которых с нашей земли будут изгнаны оккупанты. В январе на устах персонала госпиталя и всех раненых было одно слово - "Ленинград". Да, войска Волховского и Ленинградского фронтов прорвали оборону противника, освободили героический город от вражеской блокады. Это событие даже вытеснило самые важные для нас темы: когда же раны заживут, когда наконец выпишут из госпиталя?

Правда, январь сорок четвертого в моей жизни занял особое место. Мы только-только отпраздновали Новый год, делились впечатлениями от выступления артистов, которые нам, лежачим раненым, давали концерты прямо в палатах. Приходили пионеры, вручали нам новогодние подарки, стихи читали... Мне к тому времени уже разрешили изредка и ненадолго вставать с койки. Вернее, не с койки. Раненых прибавилось, и располагались мы теперь по двое-трое на деревянных нарах.

Единственный ходячий в нашей палате младший лейтенант Иванов принес однажды газету. Это было в начале января. По привычке начал читать вслух. Сначала - новости Совинформбюро, затем - Указ Президиума Верховного Совета СССР о присвоении звания Героя Советского Союза отличившимся в боях за Днепр. Неожиданно Иванов умолк.

- Интересно! - наконец-то выдавил он из себя не без удивления. Слушай, Манакин, как тебя по батьке величают?

- Федорович.

- А Днепр ты форсировал?

- Конечно. В числе первых. Там меня и ранило.

- Так чего же ты молчал? Ты же Герой! На, читай!

Думая, что это очередной розыгрыш Иванова, я осторожно взял газету и прочел. Все сходится. И все же мелькнула мысль: "Может, однофамилец?" Вспомнил про листовку, выпущенную солдатской газетой "За Родину", где сообщалось, что меня представляют к званию Героя Советского Союза. Но ведь это было так давно, да и почему в своих письмах Волков не вспоминал об этом? Но в сердце у меня уже нарастало удивительно радостное чувство: награда-то какая!

Вскоре слух о том, что среди раненых есть Герой Советского Союза, быстро распространился по госпиталю. Поздравления, приглашения выступить посыпались со всех сторон. Меня, несмотря на протесты хирурга, стали водить по всем отделениям, а потом и палатам. Я, признаться, тушевался, чувствовал себя очень неловко. Вскоре такая популярность стала тяготить, и я очень обрадовался, когда врачи вынесли заключение, что мне необходимо лечиться в Первом коммунистическом госпитале Москвы.

Когда стали оформлять документы, я упросил начальника госпиталя, а потом и санитарного поезда высадить меня в Калуге. Видимо, мысль о том, что в родном городе выздоровление пойдет быстрее, их убедила.

На станцию Тихонова Пустынь подошла санитарная машина - выкрашенная в грязно-белый цвет полуторка с помятой фанерной будкой. В Калуге через эвакоприемник прошел, затем перевезли в здание, где тогда располагался ленинградский госпиталь.

Конечно, меня не покидала надежда увидеть свою деревню, своих близких. Моим просьбам пошли навстречу, предоставили непродолжительный отпуск.

Встреча с мамой, односельчанами была радостной и вместе с тем печальной. В селе Дворцы к тому времени погибло на войне четырнадцать человек. Так что за столом было все: и радость, и слезы.

С первых же дней пребывания на родине я понял, какие неисчислимые беды принесла война. Хозяйство пришло в упадок. Леса и поля еще не очищены от мин. Большинство людей живут в землянках и к строительству еще не приступали. Не было сильных мужских рабочих рук. Но и здесь чувствовалось дыхание боевого призыва нашей партии: "Все для фронта, все для победы!" Люди работали днем и ночью, отдавали в фонд победы все свои сбережения: ценности, деньги, одежду, обувь - кто что мог. И я попытался включиться в работу: перевозил бревна на колхозный двор, помогал матери. Иной день не мог встать с постели, но на завтра вновь искал себе работу. Это, видимо, подорвало мое здоровье, раны начали кровоточить, и меня вновь положили в госпиталь.