Михаил Каратеев - По следам конквистадоров

И многое следует простить Беляеву за то, что он первый из «больших начальников» отнесся к ним по-человечески и действительно сделал все, что было в его силах, чтобы им помочь и облегчить их участь.

Какими чувствами платили ему индейцы, наглядно показало дальнейшее: когда Беляев умер, горевало и оплакивало его все племя. Вожди чимакоков явились в Асунсион и выпросили его останки, которые с величайшими почестями перевезли к себе. Позже некоторые русские видели его могилу в Чако, она охраняется как святыня и служит предметом поклонения и паломничества.

Воистину невообразимой может оказаться человеческая судьба. О русском генерале Беляеве как таковом через два-три десятка лет исчезнет всякая память. Но как индейский кацик — друг и благодетель этого народа — он не будет забыт, пока на земле останется хоть один чимакок. Рассказы о нем, обращаясь в легенды, будут передаваться из поколения в поколение и может быть настанет такой день, когда в Чако ему воздвигнут памятник как индейскому национальному герою.

Утром двадцатого октября «Сан-Хосе» прибыл в Концепсион и наше сорокадневное путешествие закончилось.

Никакой пристани тут не было, пароход просто приблизился к берегу на расстояние, позволившее перебросить на землю сходни. Отсюда вела вверх довольно длинная и крутая лестница, поднявшись по которой мы очутились на пыльной таможенной площади.

Здесь нас ожидала большая группа горожан, среди которых виднелось несколько офицеров и много празднично одетых дам. Как оказалось, это были все сливки местного общества, во главе с губернатором. Встреча была в высшей степени сердечной, и вряд ли кто-либо мог оценить это лучше, чем мы, всюду привыкшие наталкиваться на явное или плохо скрытое недоброжелательство. Было ясно, что тут в нас видят не конкурентов в борьбе за существование, приехавших отбивать у кого-то хлеб, а новых сограждан, пополняющих собой скудные фонды местных культурных сил и вносящих своим приездом свежую струю в монотонную жизнь этого провинциального захолустья.

После общих знакомств и рукопожатий, губернатор и некоторые другие должностные лица произнесли приветственные речи, которые нам перевел генерал Беляев. Со своей стороны Керманов благодарил всех за внимание и радушный прием, обещая, от имени группы, оправдать общее доверие и симпатию. Затем я сделал несколько фотографий и на этом официальная часть закончилась. Впрочем, город хотел сегодня же приветствовать нас торжественным обедом, но, по предложению Беляева, это решили отложить на будущее, так как нам еще предстоял хлопотный переезд со всем нашим скарбом, в агрономическую школу, находившуюся в десяти километрах от Концепсиона.

Хотя тут была еще ранняя весна, солнце пекло вполне по-тропически и пока мы выгрузили с парохода и втащили наверх все свои ящики и тюки, ни на ком не осталось сухой нитки. В ожидании автомобилей, которые обещал прислать директор школы, мы успели осмотреть город, на что отнюдь не потребовалось много времени.

Не могу сказать, какое место Концепсион занимает в иерархии парагвайских городов, ибо колонизаторы всегда называли «вторым по величине» (после столицы) именно тот город, в район которого везли очередную партию переселенцев. Могу только констатировать, что в мое время он насчитывал не более 15.000 жителей и по внешнему облику ему было далеко до русского уездного городка средней руки. Мостовых здесь не существовало и все улицы, включая главную, были покрыты толстым слоем кирпично-красной пыли (такова тут почва), которая после дождя превращалась в на редкость вязкую, труднопроходимую грязь. Автомобиль, да и то больше грузовой, на этих улицах показывался редко, а главным средством передвижения служила верховая лошадь, которая тут есть почти у каждого. Соответственно этому, все мужчины, принадлежавшие к зажиточному классу, ходили в широченных штанах «бамбачо» и в высоких сапогах со шпорами, а беднота — в пижамах или в голубовато-серой солдатской паре и при этом всегда босиком. Если такому кавалеру предстояло ехать куда-нибудь верхом, на голые пятки он надевал шпоры рыцарского образца, с огромным репейком-звездочкой — иных тут не признают. У каждого мужчины, до последнего бедняка включительно, на поясе непременно висел крупнокалиберный револьвер. Выйти без него из дому тут считалось столь же неприличным, как в дохиппийском Лондоне появиться на улице без галстука.

Бросалось в глаза обилие военных. В мирное время в Концепсионе стояли пехотный полк и артиллерийская бригада, а сейчас — авиационный парк и какие-то запасные части. Кроме того, два местных госпиталя были переполнены ранеными.

В культурном активе города числились две небольшие фабрики, вальцовая мельница, почта, отделение агрономического банка, прогимназия, две-три начальных школы, аптека, два врача, ветеринар, дантист, нотариус и мировой судья. Имелось десятка полтора магазинов, к которым более подходил термин «лавка». Выбор товаров был в них весьма невелик и если встречалась необходимость в приобретении какой-либо вещи, не укладывающейся в рамки простейших обиходных потребностей, ее надо было выписывать из Асунсиона и ждать месяцами.

Из трех или четырех городских ресторанов и отелей, только один с натяжкой можно было назвать приличным. Содержала его давно переселившаяся сюда француженка и если он не блистал комфортом, то во всяком случае был безукоризненно чист и кормили в нем великолепно. Цены в этом отеле, по сравнению с европейскими, были неправдоподобно дешевы, но все же настолько высоки для Парагвая, что останавливались здесь только богатые помещики и другая избранная публика. Тут можно было получить комнату с удобной постелью, защищенной от комаров кисейным пологом, хорошо пообедать, выпить чего-нибудь холодного, а главное, в любой момент принять душ. Эти обстоятельства, с точки зрения европейца не заслуживающие упоминания, здесь играли великую роль. И позже, находясь в колонии, я просто мечтал о том дне, когда случится поехать по делам в Концепсион и хоть на сутки воспользоваться этими благами.

В центре города дома освещались электричеством, но не было ни одного кинематографа и единственными развлечениями жителей служили редкие любительские концерты да семейные вечеринки с танцами, самым популярным из которых, как это ни удивительно, была полька, особенно в простонародье, которое с одинаковым успехом пляшет ее под любую музыку. Однажды, на импровизированной вечеринке у нас в колонии, я решил на опыте выяснить пределы приспособляемости парагвайского танцора к музыке и ставил на граммофон самые разнообразные пластинки. Гости, лишь слегка изменяя темп, откалывали польку и под вальс, и под марш, и под фокстрот, а когда я, желая их доконать, поставил молитву «Аве Мария» Гуно, то без особых затруднений станцевали и под нее.