Михаил Ульянов - Реальность и мечта

Товарищескую, рабочую, добрую атмосферу создать трудно, особенно в кино. Это ведь временное содружество, которое, как только закончатся съемки, навсегда распадется. И если нет цементирующего влияния режиссера или не возникает между актерами нечто такое, что и по прошествии многих лет не забывается, то, к сожалению, кроме пленки, на которой запечатлена картина, ничего больше не остается. Но если во время съемок в группе устанавливаются добрые, человеческие взаимоотношения, то потом у тебя надолго остаются настоящие друзья.

В театре дело обстоит несколько иначе. Порой там годами приходится работать с одним режиссером, поэтому близкие отношения завязываются обязательно. Иногда они бывают дружескими, иногда — не очень, но близкими — всенепременно. А особенно интересными и чрезвычайно плодотворными бывают ситуации, когда в постановках вместе заняты разные представители одной театральной династии.

За все время, что я служу в Вахтанговском театре, лишь один раз звучали аплодисменты на приеме нового спектакля художественным советом — это была незабываемая «Филумена Марту- рано» Эдуарде де Филиппо. Над спектаклем работали отец и сын — Рубен Николаевич и Евгений Рубенович Симоновы.

Спектакль стал одной из лучших постановок Евгения Симонова. В ней в полной мере раскрылись его самые сильные режиссерские стороны — лиризм, поэтичность, изящество и графич- ность формы. Тогда на сцене присутствовала особая одухотворенно-тонкая атмосфера, вахтанговский аромат, хотя едва ли этот спектакль можно было отнести к тем, в которых анализируются самые сложные пласты жизни. Просто Евгению Рубеновичу удалось точно угадать меру драматизма пьесы и меру иронии, правильно понять частность показанных в ней событий.

Но мало режиссеру верно и талантливо решить спектакль. Надо еще передать это решение в руки таких актеров, которые в силах донести до зрителей весь его смысл, весь жар. «Филумена Мартурано» — спектакль, где замечательно гармонично сочетались режиссерское прочтение и блистательная игра исполнителей.

Вся неожиданная, экстравагантная, яростная, как волчица, защищающая своих детенышей Филумена — Мансурова. Неда- 1екий приживальщик, с грустью осознающий свою зависимость, ю не имеющий ни сил, ни средств, чтобы избавиться от тягостного лакейского положения, Альфредо Аморозо — Шихматов. Злая, как оса, цепко хватающаяся за малейшую возможность выползти наверх служанка Розина — Пашкова.

Однако центром спектакля, его пружиной, его сердцем, его духом был не поддающийся старости, жадно любящий жизнь, элегантный и красивый, избалованный и привыкший к легким победам Доменико Сориано в поразительном исполнении Рубена Николаевича Симонова.

Перепуганный заявлением бывшей любовницы, ныне живущей в его доме на правах не то жены, не то домоуправительницы, — Филумены Мартурано — о том, что у нее трое сыновей и она желает, чтобы он женился на ней, Сориано руками и ногами отбивается от этой ловушки. С пулеметной скоростью он выпаливает одно обвинение за другим в адрес «страшной» женщины. И сколько же было в нем растерянности, петушиной важности, детскости, сколько жалких угроз он произносил. Что-то легкомысленное, дрожащее проскальзывало в этих его угрозах и клятвах; никогда, никогда он не свяжет свою судьбу с такой ведьмой. «Ведьма ты, ведьма», — почти веря в свои слова, бросает он в лицо Филумене. Как же боялся эту непонятную ему женщину элегантнейший, но, сразу видно, пустоватый сердцеед!

Вот это «сразу видно» удивительно передавал Рубен Николаевич, который обладал не только высочайшим актерским мастерством, но и замечательным режиссерским чутьем.

Сориано уж очень много и громко говорил, чтобы можно было поверить в его слова всерьез. Этой тонкой подсветкой роли изнутри Симонов настраивал зрителя на точное отношение к своему герою. Он рассказывал об эгоистичности, легкомысленности человека, который готов на любой шаг, чтобы защитить свои последние сладкие годы. Этот красавец привык порхать над цветами жизни и вкушать их сладость, и намеревается это делать, пока хватит возможности. Не беда, что голова седая, не беда, что впереди старость! Он желает жить только так. Легкомысленный и не вполне благородный господин. И Симонов настаивал на таком отношении к своему герою. В этом заключалась его тактика построения роли.

Актерская работа — это поистине «писание на воде», — ничего не остается после нее, кроме фотографий. Ну разве передашь теперь, как играл Рубен Николаевич? Какой и жалкий, и смешной был его Доменико Сориано в своем «благородном» негодовании и гневе! Какой это был блистательный актерский фейерверк! А его неподражаемый «сатанинский» хохот над Филуменой и ее затеей? Рубен Николаевич хохотал неестественным, придуманным смехом, который должен был выразить все его презрение к Филумене, весь его бодрый дух. Сначала высоким, потом средним и наконец низким угрожающим голосом изображал он этот «победный» хохот, удивительно точно передающий его растерянность и испуг перед «ведьмой». Затем следовала пышная фраза: «Запомни этот смех, Филумена». И такое разнообразие приспособлений, такая психологически точная разработка роли, такое актерское совершенство, такая легкость были в его игре, что зритель не мог оторвать от Симонова глаз.

Но вот Доменико Сориано узнает, что один из трех сыновей Филумены — его сын. Но кто именно? Пока это еще прежний Сориано — эгоист, во всем ищущий своей выгоды. И опять Симонов замешивает сложные и противоположные чувства. Доменико хочется, страстно хочется узнать кто, и он ощущает какую- то робость перед еще неведомым ему чувством отцовства. А Филумена не хочет ему открыть тайну, потому что тогда останутся ни с чем двое других. Тогда Доменико вызывает всех троих и старается догадаться, кто же из них похож на него. Он расспрашивает их о работе, о женщинах — именно в этот момент он особенно пристально всматривается в лица молодых людей, ведь сейчас и должно наиболее отчетливо проявиться фамильное сходство с ним. Но ответы ничего не подозревающих юношей мало чем отличаются друг от друга. И бедный Доменико в затруднении. Тогда Рубен Николаевич выходил на авансцену и, вынув из кармана свою фотографию в молодости, начинал внимательно рассматривать то ее, то сидящих перед ним: ведь черты лица одного из троих должны хоть чем-то напоминать его собственные. Окончательно запутавшись, он предлагает им спеть, надеясь хоть так что-то понять, но и поют ребята одинаково худо. Тут Симонов брал гитару и начинал незамысловатую песенку: «Ах, как мне скучно, скучно, скучно мне! Ах, как мне грустно, грустно, грустно мне!» И вдруг в этой банальной песенке проскальзывала действительная грусть по уходящим годам, по чему-то такому, чего стареющий Сориано еще не в состоянии определить. Может быть, молодость симпатичных парней вызвала эту странную грусть? Мысль о том, что у него есть сын, рождала у героя новое, ни разу не испытанное чувство. В то же время, если у него, Доменико Сориано, такой взрослый сын, значит, уже пришла старость.