Аркадий Столыпин - Дневники 1919-1920 годов

В поле, заросшем полынью и разными душистыми степными травами, пасётся крупная отара. При нашем приближении она шарахается в противоположную сторону. Мы обходим отару с противоположной стороны, глазами выбираем себе жертву совершенно так, как ястреб неподвижно высматривает свою добычу, и разом бросаемся в атаку. Овцы рассыпаются во все стороны. Их жирные курдюки смешно взлетают вверх при каждом прыжке, а мелкие ягнята несутся на своих ещё не совсем окрепших ногах. Они ловко увёртываются в последнюю минуту, и поймать их нелегко. Местные чабаны очень удачно ловят их длинной палкой, загнутой на одном конце.

Курпей посыпается солью, скоблится, смазывается кислым молоком, сушится на солнце; снова – уже окончательно – тщательно выскабливается ножом и в таком виде приблизительно годен для шитья папах. Подкладкой для папахи будет служить мелинитовый мешок, верхом – большевицкие штаны. Шикарно, не правда ли?

Керчь. Крепость

Апрель 1919 г.

Я не выдержал багеровской скуки и коварно бежал в крепость, оставив бедного Старосельского в его уединении. Удрал в город, сел в катер, который совершает регулярные рейсы между крепостью и городом, и поехал.

Эти путешествия на катере для меня одно сплошное наслаждение. В то время как в городе душно и пыльно, в бухте всегда бывает прохладно от мягкого морского ветерка. Постепенно город удаляется. Бухта разворачивается во всём своём великолепии, как будто охваченная двумя огромными каменными лапами: с одной стороны блестят светлыми тонами, как лёгкие минареты какого-нибудь сказочного города, трубы Брянского завода; с другой – на фоне пылающего вечернего неба тёмной и массивной массой вырезываются крепость и мыс. Вырисовывается словно какое-то уснувшее на берегу воды чудовище. Греческий храм на Митридате словно висит в воздухе, так светлы и легки его белые, как снег, колонны. Красиво, что и говорить.

В бухте всегда качает; иногда большая волна с силой ударяется о борт катера, и солёные брызги ударяют в разгорячённое ветром и солнцем лицо. Крепость словно вырастает из воды… Со стороны бухты в ней нет ничего воинственного и грозного. Высокий мыс с крутыми почти отвесными склонами, поросшими густой ярко-зелёной травой. Наверху ряд беленьких длинных каменных зданий: не то немецкая колонка, не то казармы какого-нибудь полка. Между домиками растут деревья, и их пышные кроны видны из-за крыш.

У Крепостной пристани беспрерывное оживление: в ожидании погрузки стоят какие-то орудия крепостного, скорее, типа; кучи каких-то тюков, горы ящиков со снарядами крупного калибра; ящики большого формата, в которых мирно лежат смертоносные мины, толстые, выпуклые, как какие-то жирные свинки. Всюду стоят часовые, охраняя военное имущество.

У пристани, болтаясь в воде, словно поплавки, качаются разных размеров и сортов суда. Здесь и интендантская баржа «Дон», полная самого соблазнительного груза, и другая баржа, прибывшая из Тамани с грузом сена и соломы, и много разных баркасов, катеров, парусников и пароходов. Пристать к самой пристани немыслимо, приходится стать бок о бок с каким-то судном и перебираться по доскам на берег. Пройдя каменный мол, миновав караульное помещение, где по телефону дают из самой крепости пропуски, приходится круто взбираться вверх.

Сперва кажется прямо немыслимо преодолеть такую крутизну, но вскоре по узенькой тропиночке пробираешься на самый верх. Оттуда дивный вид на город и противоположную оконечность бухты, на мыс Еникале, где по ночам блестит огонь маяка, и Брянский завод. Вдали, отделённый голубым, как старая персидская бирюза, проливом, виднеется крутой таманский берег.

Но уже темнеет. Окна крепостных зданий блестят сквозь чёрное кружево сиреневых кустов, и оттуда слышны звуки какого-то вальса. Это наш граммофон, извлечённый из недр багеровских галерей. Репертуар, впрочем, довольно хамский, как и следовало ожидать. Есть только романсы Тамары, несколько отрывков из «Риголетто», «Травиаты» и «Пиковой Дамы». Остальное – сплошь типичные для кабаков, чайных и других «злачных мест» (не буду их перечислять) вещицы. Но и то хорошо.

Из чёрной бархатной ночи вхожу в ярко освещённую большую комнату: свет ослепляет меня, гам и смех на секунду оглушают… Не унывают наши нижегородцы! За огромным столом сидит весёлая компания: Голицын, Львов, оба Абашидзе, оба Старосельские, Фиркс, Гоппер, Маклаков, Люфт и прапорщик Шарай. На столе дымятся какие-то котлеты и неизменное украшение керченских ужинов – знаменитые бычки: маленькие, хрустящие, похожие на каких-то поджаренных чёртиков из преисподней.

Хозяином собрания является Николай Старосельский. Он, несмотря на свою молодость, оказался многоопытным и мудрым, и наших скудных средств всё-таки хватает на стол. Ведь мы получаем по 250-300 рублей! А обед стоит в ресторане, самое меньшее, рублей 25!

За столом гам и шум: вспоминают багеровские страхи и ужасы, острят и смеются. Сколько ещё молодости, энергии и жизненных сил во всех этих людях! Полуодетые, окружённые подозрительным составом солдат, без денег, рискуя ежеминутно жизнью, они ни минуты не унывают и твёрдо верят в будущее!! Да, с таким офицерством – простым, храбрым и весёлым – можно надеяться на успех.

Керчь. Крепость

Апрель 1919 г.

Сквозь огромные окна нашей общей комнаты льётся яркий солнечный свет. Пора вставать и идти осмотреть нашу новую крепость; кто знает, сколько времени придётся в ней прожить?

Крепость нашу уже давно сдали в архив. Против современной артиллерии и теперешнего способа ведения войны она уже никуда не годится, но в своё время это была грозная сила. Сколько денег было потрачено на неё в своё время! Входят в неё через несколько ворот: Морские, Южные, Северные и Старо-Карантинские. На каждых имеется караул от нашего полка, так как кроме нас в крепости войсковых частей не имеется. Вся крепость состоит из бесконечного числа самых разнообразных фортов, эскарпов [17] Эскарп – крутой и высокий срез на скате, на склоне высоты, обращённом к противнику. , контрэскарпов, лютетов [18] Лютет – ископаемые породы эпохи эоцен (55-38 млн. лет назад). галерей, ходов сообщений, батарей, укрытий и других страшных и воинственных сооружений.

Впрочем, все эти сооружения теперь имеют какой-то особый добродушный и мирный вид: такой отпечаток бывает у старых отставных вояк. По валам и рвам бегают, озабоченно разыскивая себе пропитание, куры; в укрытиях, куда стекает влага и потому растёт особенно пышная трава, пасутся лошади и коровы. На грозных 9-дюймовых орудиях, когда-то сеявших (а может быть, и нет – чёрт их там знает) смерть, весело и задорно чирикают воробьи, а кругом, воркуя и ухаживая с остервенением друг за другом, гуляют по бетонным площадкам голуби.