Владимир Вернадский - Коренные изменения неизбежны - Дневник 1941 года

Работаю над «Хронологией» родовой жизни нашей семьи. Дневники жизни Нюты - полные религиозной жизни.

Здесь и Аня, и Катя Ильинская - обе верующие. Молятся каждый день. Аня православная - сектантка. Молитва у обоих каждый день, к удивлению Прасковьи Кирилловны. После войны религиозная жизнь - рано ли, поздно ли восстановится, думаю, очень сильно.

Но разрушительная критика наукой исторически сложившихся религий неизбежно скажется, когда религии, такие, как католичество и православие, потеряют государственную поддержку. Дикие построения нацизма - исчезнут, как больное явление.

Впервые на двух фронтах благоприятные известия - и под Ростовом-на-Дону, и под Москвой. Наконец-то поворот. Начало конца Гитлера.

Вчера занимался с Аней отделкой предполагаемой лекции «О геологических оболочках Земли как планеты». При этой отделке для меня выяснилось, что планетная - микробная - жизнь широко распространена.

7.XII приехали Алексеевы, Фрейманы [151] Орлов Александр Сергеевич (1871-1947) - литературовед, академик. . Ехали в холодных теплушках, а из Петербурга - на аэроплане с минимальным багажом. Условия ‹жизни› в Петербурге крайне тяжелые - письмо Е. Г. Ольденбург [152] П. П. Маслов, в прошлом социал-демократ-меньшевик, автор программы муниципализации земли, в начале 1900-х годов полемизировал с В. И. Лениным по аграрному вопросу. рисует тяжелую картину. Битвы ‹идут› около Охтинского моста - в сущности, в городе. Все недостатки аппарата сказались. Некоммунисты сейчас ведущие, а патриотизм народная масса. Государственный человек - один Сталин. «Аппарат» ниже среднего - посмотрим, не явятся ли ‹новые› люди.

Щербатской и Ляпуновы убедили Алексеева прочесть ‹доклад› о Ленинграде. И я, и Зелинский были в ужасе - а Василий Михайлович не понимал ‹положения дел›. Я вспомнил Сергея ‹Ольденбурга› и вспомнил выступление Василия Михайловича, когда он переживал тяжелые «политические» преследования. В конце концов ‹это› кончилось скандалом. Кажется, мои и Зелинского уговоры подействовали, и он ‹В. М. Алексеев› согласился не делать публичного доклада и рассказать ‹о положении в Ленинграде› у нас в комнате. Но слух пошел, и в комнату набилось много народу, и опять перешли все в столовую. Бах прислал запрещение ‹доклада›, так как он ‹В. М. Алексеев› не получил предварительного разрешения.

7.XII.1941 Англия объявила войну Финляндии, Румынии и Венгрии. Узнали через радио - очень здесь плохое.

Вчера утром по радио узнали ответ Японии на ультиматум из США. Японцы бомбардировали Гавайские острова без объявления войны.

Оба с Наташей лежим - грипп.

Поворот в военных событиях - впечатление ‹большое›. Сегодня утром ‹слушали› радио, которое указало, что немецкое наступление, начавшееся 1.XII, от Москвы отбито с огромными потерями немцев в людях и вооружении. Впечатление такое, что немцев стремятся ‹скорее› уничтожать, чем брать в плен.

Варварство немцев - я думаю - не может пройти без той или иной формы суда.

Сегодня - несколько дней нормальная t°, и я встал с постели. Насморк и недомоганье. - «Грипп». Сегодня встал, но не выхожу на воздух.

С Бергом - о моем докладе и о планетной жизни.

Он рассказывал, что как-то ему принесли сюда открытку, адресованную секретарю Академии Наук в Боровом. Там было обращение (подпись Берг не мог разобрать) к Академии в связи с судьбой члена-корреспондента Академии Наук, известного цитолога Г. А. Левитского [153] Бернштейн Сергей Натанович (1880-1968) - математик, академик. , в марте 1941 года арестованного и находящегося в тюрьме в Златоусте по делу Н. И. Вавилова в очень тяжелых условиях.

Берг не принял этой открытки и направил ее к Баху.

Эти дни читал «Историю философии», изданную философским Институтом Академии Наук. Это, в конце концов, полезная книга (прочел 1/2 1-го тома) ‹авторов-›посредственностей.

Комическое, частью трагикомическое впечатление делают выписки из К. Маркса, Энгельса и Ленина и даже Сталина, редко Гегеля - это единственное отражение «современных» знаний - то есть середины XIX столетия в лучшем случае. Тем более что они излагают исключительно цитатами из писателей Древнего мира. Весь аппарат - критики XX века - по-видимому, не использован.

Среди коллектива авторов, по-видимому, наиболее знающий Асмус, может быть, Дынник. Трахтенберг мне неясен, хотя он член-корреспондент. Митин (академик) и Александров - очень мало одаренные.

«Диалектика природы» ‹Ф. Энгельса› - мистика, как они этого не видят. Мне пришлось, не помню также, в котором году, в Москве (после 1934 года) высказать это публично; а в другой раз ко мне подошел молодой студент и переспросил - ‹верно ли›, что я считаю «Диалектику природы» мистикой, что я подтвердил и добавил, что издание ее критически не обработано.

А между тем какое благодарное поле ‹для исследования истории философии, когда› не мешает религия. ‹Изложение› исторического ‹хода› философских концепций в атеистическом и материалистическом понимании любопытно - ‹пока› нет ни одной ‹такой попытки›.

Для Аристотеля ‹в книге› не дано основное: ‹это была› первая научная организация, ‹сказавшаяся на последующих› поколениях. Я думаю, что они ‹авторы› просто до этого понимания слишком ‹находятся› в шорах.

Мои первые впечатления ‹о древнегреческой философии› - разговоры с отцом. Он любил Платона. «Пир», «Федон», «Тимей» - впервые от него я это узнал, кажется, еще в Харькове (до 1876 года). В Париже в 1889 году я в лаборатории прочел значительную часть диалогов Платона. О Платоне позже с П. И. Новгородцевым [154] Щербатской Федор Ипполитович (1866-1942) - индолог, тибетолог и буддолог, академик, друг Вернадского. ‹было› много разговоров. При сближении с Трубецким [155] Ляпунов Борис Михайлович (1862-1943) - языковед, славист, академик. - тоже. В Париже пробовал ‹читать› - Плотина, Ксенофонта. Аристотеля в оригинале не читал.

Для Демокрита пропущена у них ‹авторов «Истории философии»› его «Логика», на которую обратил мое внимание Piers [156] Дэвис оправдывал репрессии 30-х годов, утверждая, что благодаря им в СССР была ликвидирована «пятая колонна». . По истории философии Древней Греции я много читал всю жизнь.

Третьего дня долго сидел Вас. Мих. Алексеев - очень пессимистически смотрит на послевоенное положение Академии. Думает, что не будут столько давать на нее денег. Петербург переживает и голод, и плохую организацию жизни нашей страны советской бюрократией. Но он недостаточно принимает во внимание, что Петербург - осажденный город во всей грозной силе XX века.