Мирослав Дочинец - Вечник. Исповедь на перевале духа

Моя мамка прожила девяносто восемь лет при добром здравии и ясном уме. Земную жизнь она тихо оставила во сне. В последние годы она обходилась одной едой - запаренной кукурузной крупой, запивая ее кислым молоком и томатным соком. Каждого поровну в трех частях. Когда родня ахала, что этак она совершенно истощает, мамка улыбалась: «Да нет же, как раз эта еда добавляет мне сил, чтобы дольше оставаться с вами».

В Мукачеве я познакомился с молодым газетчиком— новинарем (он так, по-закарпатски, и подписывался в газете), товарищем внука сестры. На все события он ложил свой острый черный глаз и умел схватить суть происходящего.

«О чем ты пишешь в своих репортажах?» - спросил как- то я, потому что сам газет почти не читал.

«Я пишу не о том, что, где и когда случилось, а о том, как и почему это произошло».

Мне понравилась суть его размышлений. Он зачастил ко мне каждое воскресенье. Я приобщал его к садоводству, водил лесными околицами, учил наблюдать мир. Ибо нет ничего милее за единение с природой. На прогулках мышцы радуются движению, легкие напиваются кислорода, очи блаженствуют в просторе, мозг, набираясь картинок, отдыхает.

На тех променадах парень вытягивал из меня воспоминания, и я немало порассказал ему. Он кое-что записывал и сокрушался: что с этими записями делать, кто это опубликует? Я ради приличия утешал его, что монета, как и медаль, имеет две стороны и ей присуще перевертываться. Авось, жди и все придет, чему надлежит.

Меня смешило и вместе с тем радовало его неисчерпаемое любопытство. Однажды он спросил:

«В чем счастье, дед?»

«А как ты считаешь?»

«В любви к женщине?»

«Нет».

«В деньгах?»

«Нет».

«В семье?»

«Нет».

«В вере?»

«Нет».

«В добродетели?»

«Нет».

«В занятиях искусством?»

«Нет».

«В друзях?»

«Нет».

«В развлечениях?»

«Нет».

«Так, может быть, в борьбе - за свою землю, за свободу, за родной язык, за веру?»

«Нет».

«Так в чем же?»

«Во всем, что ты перечислил. Но не отдельно».

Счастье.. Его ждут и ищут, за него борются и страдают, не зная доподлинно, что это такое. Никто не обещал нам счастья, зато обещано помощь. И я не знаю рецепта счастья, зато знаю, как наполнять радостью каждый свой день.

Будьте благодарны: радуйтесь каждому своему делу: надейтесь только на лучшее, делайте то, что любите, и любите то, что делаете; совершайте добрые дела; живите с теми, кого любите.

В другой раз молодой журналист спросил, где бы я желал быть погребен и как. Сперва я отмахнулся, но тут же подумал: это весьма естественный вопрос. И попытался дать ответ:

«Хочу, чтобы похоронили меня так, как и всех хоронят. Я был таким, как все. Камень на могиле не обременит меня, ибо и сам я был камнем, катящимся по этой земле, чтобы не обрасти мхом. Хорошо бы не щербить камень различными надписями. Но коль уж требуется соблюсти обычай, пусть выбьют на камне такие слова: «Благодарю Тебя, Боже, зато, что я жил на этом свете».

Распрашивал он и о том, как я молюсь.

«Без молитвы, как и без одежды, я не выхожу из дому. Молитвы мои коротки и обычно благодарны и покаянные. Но, бывает, что-то и прошу для себя. Прошу, чтоб я был нужным. Чтобы я был нужным людям, нужен Господу, надобен сам себе. Это - три камня, на которых зиждется моя земная жизнь.»

Как-то парень благодарно сознался, что многому научился у меня.

«Это я, старик, должен у тебя учиться».

«Чему учиться? - удивился он.

«А вот чему. Ты сожалеешь о том, что было с тобой раньше?»

«Нет, - ответил он, - не сожалею».

«Боишься того, что ждет тебя в будущем?»

«Нет, не боюсь».

«Занимаешься тем, что тебе по душе?»

«Да, иного дела для себя не представляю».

«Встречаешься с той, которую любишь?»

«Да. Как же иначе?»

«Водишь дружбу с теми, с кем тебе интересно?»

«Да».

«Так чего же ты еще хочешь у меня научиться? Я сам всю жизнь этому учусь. А у тебя, молодого, здорового, все это уже есть».

Однажды он пожалел вслух, что нету него некой высшей цели.

«Это не беда, - утешил я его. - Не все корабли плывут в Америку. Есть челны, из которых ловят для людей рыбу. И есть лодочники, которые перевозят людей на переправах. И уважают их не меньше. Плыви по жизни и держись твердых берегов. И знай, куда плывешь. Коли это знаешь, можешь не бояться течения. Можешь положиться на него, и оно принесет тебя туда».

Открыл я ему великую тайну полов. Мужчина оценивающим взглядом видит в женщине лишь тело и очи, а все остальное придумывает сам себе. Женщина слышит только голос мужчины и угадывает нужный ей запах, а все остальное внушает себе. Так они находят друг дружку, две платоновские половинки любви.

Одряхлев, я вынужден был перебраться на дожитие к родственнику за Перевал. Прощался со своим молодым другом, к которому успел приклониться. Мы оба были грустны, и он ждал от меня какого-то напутствия. Тогда я сказал ему:

«Мир этот принадлежит мастерам. Будь и ты мастером своего дела. Пиши, если тебе открылась щекотливотревожная радость слова. Но служение слову - то нелегкая схима. Когда пишешь, твое сердце поделится также с рукой тем, чем наполнено. И сердце промолвит другому сердцу. Лишь его полнота наполнит твою словесную строку. Пусть писание твое несет читателям свет, знания и радость. Иначе к чему мучить руку и изводить бумагу?..»

Навестил я и Черный лес. Он и далее оставался заповедной цариной, хотя и намеревались прорубить сюда дорогу. Но ее завалило каменьем. Из-за этого заглох и ручеек с золотой водой. Вокруг базарничали напуганные птицы и блаженствовало зверье. Никто не тревожил костей сожженных лесных братьев. Я поставил на том месте небольшую часовенку. И окошко пристроил так, чтобы солнце ежедневно согревало свечу на гранитной плите.

«Их нет, - обратился я к вершине, синеющей сквозь изумруд хвойных крон. - Их нет, а я еще тут, Твой слуга. И пусть и дальше все со мной происходит по Твоему слову».

Там было тихо и спокойно.

De mortius aut bene aut nihil. Небесного им всем жительства.

Приходит время, и тишина вечности заплывает в тебя, как ты некогда заплывал в реку или в море. Как-то у мукачевского замка я купил у старой немки столярный инструмент. Темные лоснящиеся рубанки, стамески, сверла, молотки, дрель. «Это еще мастершик моего деда, - торжественно объясняла бабка, заворачивая в тряпье ржавые железки и источенные шашлем стусла. - Он сам изготовил эти инструменты и мастерил ими по всей долине Латорицы. Даже у графа Шенборна. И отец с ними работал, и муж».

Дома я перебрал все вещи и развесил по стенам мастерской. Старое, отполированное руками дерево тускло светилось, источало тепло. Я охотно брал его в руки, хотя у меня был инструмент и поновее. И все больше привыкал, влюблялся в те изделия. В тихие благодатные вечера в мастерской не устаю удивляться мудрому удобству и податливости этого нехитрого, на первый взгляд, примитивного мастершика. И каждый раз благодарно и восхищенно думаю о старом мастере из-под мукачевского замка Паланк. Я-то даже имени его не знаю, а вот, поди, изделия его доброй и умной руки всегда со мной.