Владимир Голяховский - Путь хирурга. Полвека в СССР

Убийцу не нашли. Это всполошило и напугало всех наших соседей. Люди терялись в догадках — кто и почему разделался с Костей. Я догадывался, что это было подстроено охранкой КГБ, и опять думал: в какой ужасной стране и в какое ужасное время мы живем, если агенты власти так убивают людей!

Ни «Литературная газета», ни одна другая ничего не написали о Косте Богатыреве. «Голос Америки» и Би-би-си посвятили ему передачи, хвалили за талант и мужество и сказали, что он помогал пересылке рукописей советских писателей на Запад. И стало ясно, что за это он поплатился жизнью — убийство было делом рук КГБ. Не расстреляли они Костю тогда, но разделались с ним через двадцать лет — ударом бутылки по голове.

Жизнь бурлила вокруг нас с Ириной и бурлила в нас самих, мы были молоды, энергичны и любили друг друга. По глубокой привязанности и согласию мы вполне подходили под определение «счастливая семья». И одна из черт нашей привязанности — мы привыкли делиться рассказами о событиях и впечатлениях прошедшего рабочего дня. Нам хотелось рассказывать друг другу наши дела и наблюдения — что делали, кого и что видели, с кем разговаривали, радости и неприятности рабочей жизни. Сойдясь вечером за столом в кухне (я всегда приходил поздно), мы слушали друга друга с вниманием и интересом. События проходили, но впечатления от них отпечатывались в наших душах, и эта наша привычка делиться впечатлениями сближала нас всю жизнь. А Ирина была хорошей рассказчицей — ее истории пестрели глубокими замечаниями и тонким остроумием.

Лаборатория аллергологии Академии медицинских наук, в которой она работала, получила, наконец, свое помещение — отремонтированную старую конюшню на задворках 1-й Градской больницы. В бывших стойлах возвели тонкие стенки, разместили научное оборудование, устроили рабочие кабинеты и рассадили научных сотрудников. Низкое строение конюшни существовало более ста лет и вросло в землю так, что в зимнее время сугробы доходили до середины окон. Весной, когда земля отогревалась, из-под пола сочился слабый запах конской мочи и пота. Директор, академик Андрей Дмитриевич Адо, водил по кабинетам-стойлам своих заграничных ученых коллег-посетителей и говорил:

— Вот тут прежде лошади стояли. Да! А теперь мои лошадки сидят и в микроскопы глядят.

Задворки хорошо определяли место, которое отвела лаборатории Академия — с развитием специальности аллергология в Союзе отстала от Запада лет на тридцать. Оснащение лаборатории было бедное: центрифуга не вращалась, а дергалась; холодильные камеры не давали постоянной температуры; и даже специальных градуированных стеклянных пипеток не хватало. Но сотрудники лаборатории были молодые энтузиасты, они умудрялись выдавать неплохую научную продукцию — статьи и диссертации.

У директора лаборатории Адо был на редкость тяжелый характер, во многом даже изуверский. Все сотрудники страдали «моральной аллергией» на него — несмотря на его научные заслуги, они его не уважали, боялись и ненавидели, а за спиной смеялись. Ирина каждый вечер начинала свои рассказы с эмоциональным раздражением и отчаянием, жаловалась на его хитрости, выходки, издевательства. Условия и атмосфера работы были тяжелые, но Ирину привлекал молодой коллектив и интерес к науке. Работу ей во многом скрашивал другой ученый — интеллигент Александр Александрович Польнер, наш ровесник, спокойный и очень знающий. Своими знаниями он помогал Ирине и был се настоящим учителем. Насколько с ненавистью она говорила об Адо, настолько с теплотой и уважением отзывалась о Польнере:

— А Польнер!.. Знаешь, он удивительный и очень незаурядный человек, но со своими странностями. Если я попрошу его что-нибудь объяснить, он сначала заведет глаза вверх, смотрит на потолок и молчит, будто не знает, что сказать; а потом вдруг откроет рот и совершенно ясно, мягким тоном прочтет мне такую лекцию, какую не найдешь ни в какой книге.

Я тоже рассказывал Ирине свои рабочие новости: как постепенно улучшались мои отношения с директором, какие интересные операции делали мы Веней Лирцманом и что к нам в отделение пришел на стажировку болгарский доктор Желю Желев. Хирурги из социалистических стран «народных демократий» Восточной Европы, фактических колоний Советского Союза, часто приезжали в ЦИТО. Меня, как магнит, притягивало слово «Европа», я любил общаться с ними, старался больше узнать об их работе и жизни. Но для советского человека иностранец — это представитель другого мира, чужого и чуждого. Веками внушали русским людям нелюбовь и недоверие к иностранцам. Мы знали, что за ними следят агенты КГБ, и нам не рекомендуется вести с ними откровенные разговоры. Впрочем, советские и без того были так запуганы и приучены бояться иностранцев, что сами их сторонились. Я, наоборот, старался быть с иностранцами как можно более дружественным и приветливым. Я показывал им свое собственное лицо, а не ту официальную маску, которую мне рекомендовали носить.

Болгары — самые близкие по духу русским людям иностранцы. Их язык очень близок к русскому, и они ценили, что в 1877–1878 годы Россия освободила их от пятивекового турецкого ига. Близость с Болгарией была такая, что ходила даже поговорка: «Курица — не птица, Болгария — не заграница». Но попасть советскому туристу в Болгарию было не просто. Те, кто побывал в ней, рассказывали, какая это красивая и благополучная страна.

Желев привез мне письмо от моего единственного болгарского знакомого доктора Любомира Бучкова. Я рассказывал Ирине:

— Желев кажется симпатичным человеком, но в Москве он одинок, никого не знает.

Мы решили пригласить его домой на обед.

Мы шли пешком и впервые разговаривали откровенно. Желев оказался очень веселым собеседником. Всю дорогу он со смехом рассказывал болгарские анекдоты про их вождя коммуниста Тодора Живкова. Один из анекдотов был обоюдоострый и для советских вождей: у Живкова на рабочем столе есть много телефонов; один из них для прямой связи с Московским Кремлем; надо угадать — какой? Ответ — тот, который без микрофона — слушать можно, а говорить ничего нельзя. В ответ я тоже рассказывал ему анекдоты про советскую власть. Когда мы пришли к нам домой, то уже были добрыми друзьями — ничто в те годы так не сближало людей, как политические анекдоты. За обедом мы с Ириной говорили с ним о жизни и политике абсолютно откровенно, как с другом. Желю тоже проникся к нам дружескими чувствами и неожиданно предложил:

— Приезжайте к нам в гости в Болгарию. Я пришлю вам вызов на всю семью.

Предложение было заманчивое, мы с радостью согласились. Но у всех туристов в страны Европы была проблема — ограниченный обмен валюты, стеснение в деньгах. Я помнил, как Милош Янечек предложил мне кроны в Чехословакии в 1960 году, и сказал Желю: