Владимир Голяховский - Путь хирурга. Полвека в СССР

В отчаянной попытке Лена позвонила мне домой накануне экзамена:

— Я не знаю, что мне делать? — тянула она. — Я очень плохо себя чувствую, у меня приступ астмы, я совсем не успела подготовиться. Как мне быть? Я сделаю все, что вы скажете.

В это «все» она вложила особое ударение. То ли она болела, то ли хотела, чтобы я поставил ей оценку, не спрашивая. Это тоже хитрость: если бы я сделал, как она хотела, она могла за это предложить мне многое…

— Соберись с силами и приходи на экзамен, там видно будет.

Она явилась. Я схитрил — посадил ее сдавать экзамен к другому профессору:

— Прими эту девушку, она из нашего кружка, говорит, что у нее приступ астмы.

Ему было все равно, он поставил ей «отлично».

Хотя экзамен был уже сдан, влюбленная Лена продолжала меня преследовать. Теперь она придумала нечто новое и настаивала:

— Я хочу подать заявление в ординатуру при вашей кафедре. Вы меня оставите у себя? (Смысл был — для себя.)

Я разгадал новую игру: если отношения со студенткой запрещались, то связь шефа с молодой врачихой была обычным делом, это никого не касалось. Любовница из нее получиться могла, это дело нехитрое, но я видел, что хирург из нее не получится. Она добивалась, а я отговаривал:

— Лена, по твоему состоянию здоровья и по твоему характеру ты не сможешь быть хирургом.

— У меня хорошее здоровье, это была моя маленькая хитрость. А характера моего вы не знаете, — и совсем страстно. — Возьмите меня, я вас умоляю.

— Нет, Лена, не просись и не уговаривай, это не для тебя. Подумай о своей жизни — из женщин редко получаются хорошие хирурги. Зато получаются хорошие жены.

Она влюбленно посмотрела на меня, и с еще большей страстью произнесла:

— Я не хочу замуж! Ах, вы меня не понимаете…

Мне стало ее просто жалко. Так естественно было бы подойти и обнять. Но я устоял:

— Лена, мне не хотелось это говорить — не обманывай ни меня, ни себя. Ты хорошая девушка, но… в общем — я тебя не возьму. Мой совет — поступай в терапию.

— Вы, вы… — она в отчаянии топнула ногой и выскочила из кабинета. Вся в слезах, она кинулась в ординаторскую комнату напротив. Оттуда, через коридор, я слышал, что она закатила настоящую истерику, кричала, что я хочу погубить ее жизнь, что я мщу ей. За что мне было мстить ей, за ее глупую девическую влюбленность? Это были обычные женские слезы — «пускай она поплачет, ей ничего не значит». Плохо было то, что мои ассистенты Михайленко, Валенцев, Печенкин были там и уговаривали ее. Я слышал их голоса, хотя не понимал, что они говорили.

Оскорбленная в своих чувствах, Лена покинула клинику с глубокой обидой на меня.

Я бы не стал об этом писать, если бы это не имело для меня потом малоприятных последствий.

Для шестого курса мы преподавали военно-полевую хирургию. В мирное время увлечь студентов тематикой войны было трудно. Отечественная война против гитлеровской Германии закончилась почти тридцать лег назад, их поколение родилось намного позже. Даже откровенный милитаристский настрой послевоенного сталинского времени тоже заглох в их раннем детстве. Вместо популярной песни «Если завтра война, / Всколыхнется страна…» молодежь теперь пела популярную песню на слова Евтушенко: «Хотят ли русские войны? / Спросите вы у тишины…». В общем, предмет военной хирургии был для наших студентов отвлеченным. Но не для меня — я сын фронтового хирурга, рос во время войны. В юности я слышал много рассказов отца и его друга Вишневского о работе хирургов на фронте. Впечатления от этих рассказов я вкладывал в тематику своих лекций, стараясь передать студентам важность и тяжесть работы хирурга на войне.

Каждый год наша кафедра проводила упражнения по тренировке студентов в военно-полевой хирургии. Мы выезжали на два дня на территорию госпиталя Московского военного округа, за метро «Войковская». Нам выдавали палатки и снаряжение, и под нашим руководством студенты разворачивали батальонный и полковой медицинские пункты. Затем начиналась военная игра: мужчины выполняли функции батальонных и полковых врачей, большинство девушек были медицинскими сестрами или «ранеными» с разными боевыми повреждениями. Так создавалась имитация поступления потока раненых. Студенты таскали «раненых» на носилках, оказывали им первую помощь — накладывали повязки и шины, проводили их сортировку по срочности лечения и порядку эвакуации на медицинский этап в медико-санитарный батальон дивизии. Все как в боевой операции на войне. Для молодежи это было веселое времяпрепровождение, они шутили, смеялись, ребята откровенно заигрывали с «ранеными» девушками.

Но мне и моим ассистентам было не до шуток — за действиями студентов следили военные врачи под руководством главного хирурга округа полковника Милия Аничкова. Они проверяли подготовку студентов, проверка была строгая, а в конце кафедре давали общую оценку от Министерства обороны. Получить хорошую оценку было важно — если мы не сумеем показать правильных действий студентов, министерство имело право нас наказать. По счастью, профессор Аничков был старый друг моего отца и хорошо относился ко мне. Он сделал строгий разбор наших военных упражнений и поставил нам высокую оценку. После «маневров» я пригласил его домой:

— Милий Николаевич, поедемте ко мне, я угощу вас кое-чем из брежневского буфета.

— Из брежневского? С удовольствием.

Этот привилегированный буфет находился в Министерстве внешней торговли, на Смоленской площади, и официально числился как столовая Киевского райпишеторга. Называли его по имени сына Брежнева, Юрия, заместителя министра — буфет был на его этаже и снабжал продуктами сотрудников высшего ранга. Продукты были высшего качества, в изобилии, из пищевых комбинатов Кремля, достать такие было невозможно нигде. Я бы никогда не имел этих продуктов и не знал бы о существовании буфета, но мой пациент Гусман работал там кладовщиком. Он включил меня в список заказывающих. Достаточно было позвонить и заказать — икру, мясную вырезку, любой вид рыбных закусок, любой сорт колбасы, растворимый кофе, редкое чешское пиво, отборные вина — все, что угодно. Эту сказочную роскошь Гусман выносил в картонных ящиках из задней двери министерства и укладывал в багажник моей машины. И стоило все дешево.

Мы с Аничковым пили, закусывали и беседовали о состоянии советской медицины. Я любил беседовать с ним. Он заведовал сердечно-сосудистым отделом в Институте хирургии, был образованный и высокоинтеллектуальный человек. Его отец был крупным ученым и генералом, в сталинское время его сделали президентом Медицинской академии. Мне было интересно слушать воспоминания и впечатления о тех временах. Аничков ездил в западные страны, куда разрешалось ездить немногим, поэтому мог сравнивать состояние медицины там и у нас: