Владимир Голяховский - Путь хирурга. Полвека в СССР

Так нас, советских людей за границей, приучали подозревать друг друга в шпионаже.

Кончалась наша поездка; подъезжая к Москве, мы прощались друг с другом. Катя была грустная, в ее серых глазах — слезы:

— Помни, что я тебе сказала: не сносить тебе головы, ты непокорный. Будь осторожен и будь счастлив.

На вокзале меня встречала Ирина с сыном на руках. Я все забыл и кинулся обнимать их. Катю никто не встречал, она издали смотрела на нас.

А с Милошем Янечеком мы стали потом друзьями на всю жизнь, до его смерти в 1977 году. Мы семьями ездили в гости друг к другу, и когда я стал профессором и автором метода новой операции, он сразу пригласил меня в свою клинику — делать первую в Европе операцию по моему методу. Об этом писали в иностранных газетах и журналах, напечатали наши фотографии во время операции. И с некоторым опозданием даже в «Вечерней Москве» появилась небольшая заметка об этом: «Советский профессор был приглашен иностранным коллегой в Европе оперировать по своему методу».

На всю жизнь мой близкий друг Милош Янечек стал для меня образцом в жизни, я многому научился от него и всегда старался копировать его отношение к жизни и его красивую светскую манеру поведения.

Летом 1960 года я впервые делал операции трем иностранным пациентам, и во всех случаях это были необычные истории. В изолированном от мира советском обществе иностранцы вызывали в людях противоречивые чувства: с одной стороны, интересно узнать поближе человека из другого мира, а с другой стороны — опасно. Опасно потому, что за всеми иностранцами следили агенты КГБ, и было легко попасть под подозрение.

Мистер Сэм Перельман, чикагский рабочий пятидесяти пяти лет, поскользнулся на улице и подвернул ногу. Его осмотрели в специальной поликлинике для иностранцев. Там подрабатывали врачи из Боткинской — платили хорошо, но все обязательно должны были быть членами партии — для той работы требовали высокой идейной сознательности. Хирург Люба Дзюбенко послала его на лечение в нашу больницу. Иностранных туристов тогда было мало, и его положили в обычное отделение, в общую палату с советскими больными, хотя у нас был специальный «дипломатический корпус». Перельман плохо говорил по-русски, я тоже тогда не знал английского, но мы понимали друг друга. Я поставил ему диагноз — разрыв боковой связки коленного сустава. Необходима была операция, он согласился.

На утренней врачебной конференции я рассказал о плане операции по методу американского хирурга Кэмпелла. Для этого из соседней связки выделяется лоскут и им укрепляется порванная — «пластика боковой связки». Все со мной согласились. Я мог бы укрепить связку по своему методу — капроновой лентой, но не хотел делать эту новую операцию иностранцу. Хотя она давала хорошие результаты, но вдруг у американца возникнут осложнения? Есть же поговорка: «что русскому здорово, то немцу смерть».

Операция прошла удачно, я наложил на ногу гипсовую повязку на три недели, пока связка срастется. Все это время он лежал в больнице, общался с соседями и научился лучше говорить по-русски. А я перенял у него некоторые американские словечки. У нас с ним образовались теплые деловые отношения «врач-больной». По утрам на обходе он встречал меня непривычным звонким американским произношением:

— Хэлло, док!

— Хэлло, Сэм. Хау ду ю фиил? (Как себя чувствуете?)

— Ай фиил вэри гуд, док (Я чувствую себя очень хорошо, доктор).

Он приехал туристом потому, что его предки были иммигрантами из старой России и он захотел увидеть их родину. В Белоруссию, откуда они уехали, его не пустили и он проводил время в Москве. Мне хотелось расспросить его про Америку, но мы были окружены другими больными и я опасался, что мой интерес вызовет неверную реакцию, возможно, и донос (у всех нас была паранойя — боязнь доносов). Один раз Сэм открыл бумажник и стал показывать мне доллары. Я увидел их впервые и очень испугался: вдруг он мне их предложит. Иметь доллары считалось тяжелым уголовным преступлением. Я даже отшатнулся. Он увидел мою реакцию:

— Почэму рашен докторз не брат дэнег з пайшент? Амэрикан доктор брат вери мач — много.

— Сэм, у вас в Америке медицина частная, а у нас — государственная.

Через три недели я снял с него гипс, он ходил свободно, лечение прошло успешно.

Успешно для него, но не для меня. Секретарь партийного комитета Вера Паллер подняла скандал: на каком основании я мог оперировать иностранца, особенно — из Америки? Она вызвала меня в кабинет.

— Вы знали, что он американский гражданин?

— Конечно, это написано в истории болезни.

— Так. А, может быть, он шпион?

— Шпион? — я пожал плечами. — Может быть.

— Что значит — «может быть»?

— Вы сами сказали, что он «может быть, шпион».

— Он вас расспрашивал о чем-нибудь?

— Расспрашивал — когда ему снимут гипс, когда он сможет ходить без палочки…

— Я не об этом. Он хотел от вас узнать секреты про нашу страну?

— Нет, об этом он не спрашивал, только о своем здоровье.

— Вы знаете, что мы лечили его здесь бесплатно?

— Не знаю, но это не в моей компетенции.

— Так вот знайте, что советское правительство потратило на его лечение деньги. А в Америке советских людей бесплатно не лечат.

Мне хотелось спросить ее: сколько советских людей бывают в Америке? — туда никого не пускали. Но я рассудительно промолчал. Она наступала:

— Он предлагал вам деньги?

— Нет.

— Он мог предложить, чтобы подкупить ваше доверие и потом завербовать вас.

Это было слишком, я обозлился:

— Я не меньший патриот, чем вы сами.

— Ну-ну, это я вам говорю потому, что вы молодой человек, не член партии и можете легко сделать ошибку. Почему вы не вступаете в партию?

— Вы же сами сказали, что я еще не созрел политически.

— Имейте в виду, если решите вступать в партию, я могу дать вам рекомендацию. Я ведь в партии уже двадцать лет. Учтите это.

Ну, куда мне надо было послать ее за это предложение?.. Я сдержался и притворился:

— Спасибо, я учту.

Этот разговор я передал Языкову. Он тоже был беспартийный и скептически относился к советскому строю. Выслушав, сказал прямо по-русски — куда я должен был ее послать.

Интересно, что сказала бы та партийная сука, если бы знала, что через двадцать лет я стану американским хирургом и буду делать операции только американцам? Но тогда я и сам еще этого не предполагал.

Я помнил судьбу великого русского хирурга Сергея Юдина — его арестовали и сослали за то, что он сделал операцию сотруднику британского посольства, это было в 1948 году, всего двенадцать лет назад. На него донесли помощники, такие же партийцы, как моя недоброжелательница. Теперь времена изменились, мне арестом не угрожали, да и пациент мой не был важной персоной. Но подозрительность, настороженность и нелюбовь к иностранцам была все та же. Откуда она? Это одна из самых древних черт русского народа. Иностранцы стали оседать в России при царе Алексее Михайловиче. Его молодая вторая жена Наталья Нарышкина, мать Петра Первого, была прогрессивная и образованная женщина, любила общаться с иностранцами и привила эту любовь своему сыну (подозревают, что он и произошел от иностранца — грузинского царевича). В своей любви к иностранцам Петр отличался от всех русских, и, кстати, у него были нерусские внешность и характер. Он дружил с Лефортом, ездил в Европу и старался сломать русскую нелюбовь к иностранцам. Народ и бояре из страха подчинялись ему, но примириться с иностранцами никак не могли. Слово «немец» не относится к германцам, а ко всем «немым», не говорящим по-русски. И нелюбовь к «немцам» осталась в русских людях навсегда. А в советское время к ней прибавился еще и антагонизм идеологий: в американцах русские видели своих врагов и, возможно, продолжают видеть и до сих пор.