Владимир Голяховский - Путь хирурга. Полвека в СССР

— Я не могу поставить вас завтра на утверждение — на вас пришло письмо-обвинение.

— Какое обвинение, о чем вы говорите?

— Вот прочтите, — он протянул мне вырванный из тетради листок.

Довольно плохим почерком и корявым языком написано: «Я обращаюсь к Председателю Совета, потому что может совершиться большая ошибка. Я пишу про врача Владимира Голяховского, я его больная. Диссертация этого так называемого врача, это сплошная ложь. Он делал мне операцию на плече и взял с меня за это сто рублей. Но мне операция не помогла, я пришла к нему опять, а он потребовал ещё пятьдесят рублей. Тогда я пошла к профессору Дуброву, он сделал мне операцию и сказал, что Голяховский обманул меня, что он сделал только разрез кожи. Я еще хочу сказать, что Голяховский выскочка, и он и его отец Зак, оба настоящие жулики, они даже не достойны носить высокое звание советских врачей. Я даже не понимаю, как это до сих пор их не раскрыли. Я прошу товарища Председателя не давать Голяховскому звание кандидата, он выскочка и жулик».

Письмо было подписано незнакомым мне именем, на конверте был обратный адрес.

Я был абсолютно потрясен и обескуражен:

— Николай Иванович, это все — злостная ложь. У меня не было пациентки с такой фамилией, я никогда не обманывал своих пациентов и не делал им лишь кожный разрез. Никогда ни у кого я не просил денег и ни с кого их не получал. А что касается части про моего отца и меня, что мы недостойны быть советскими врачами, так это же просто политическое обвинение.

Краковский был старый хирург, много лет знал моего отца, он верил мне:

— Слушай, ясно, что письмо написано каким-то твоим врагом. Она целила очень точно, потому что написала накануне твоей защиты. Но пока письмо задержалось на этажах Академии, ты успел защитить. Это твоя удача, иначе мы вынуждены были бы отменить защиту. Но главное в том, что это — не анонимка, там есть подпись, это подписанное письмо. Пока ты не докажешь, что все это ложь, я не могу передать тебя на утверждение президиума. Привези мне подтверждение, что этого не было.

Я был в полном смятении — кто и почему мог это написать? Но разбираться некогда, надо срочно опровергать все написанное. Есть такая истина: если тебя обозвали верблюдом, то приходится доказывать, что ты не верблюд. Я лихорадочно думал — как и что делать? Первым делом поехал в больницу, с трудом уговорил работников архива проверить наличие больной с такой фамилией. Пришлось приложить все навыки людского общения, и мне дали справку, что такой больной не было. Потом я поехал по адресу автора письма — в большой дом на Ленинградском проспекте. В домоуправлении мне тоже пришлось объяснять и упрашивать, я вручил делопроизводительнице большую коробку конфет. Оказалось, что в доме не было квартиры с написанным номером и не было такой жилицы. Она дала мне справку. Потом я помчался к профессору Дуброву:

— Яков Григорьевич, вы делали операцию больной с такой фамилией?

— Почему ты спрашиваешь?

Я объяснил ситуацию. Он удивился:

— Ну дела! Такой фамилии не помню, но давай проверим по операционному журналу.

Оказалось, что такой больной не было. Он написал мне об этом письмо.

Со всем этими справками, что я не «верблюд», я в тот же день вернулся к Краковскому:

— Николай Иванович, я привез доказательства ложности обвинений.

На следующий день меня утвердили в звании кандидата медицинских наук.

Я поехал домой к больному Языкову и рассказал ему всю историю. Несмотря на не очень хорошее самочувствие, он разразился такой тирадой, какую трудно здесь привести:

— Ну бляди! Это они тебя, как серпом по яйцам. Слушай, это должны быть те самые суки, которые приходили ко мне отговаривать брать тебя ассистентом. Я тогда говорил, что тебе надо их бояться, помнишь — оглянись вокруг себя, не ебет ли кто тебя? Ну, ладно: мы их выведем на чистую воду!

— Дмитрий Ксенофонтович, как? Для этого нужен Шерлок Холмс.

— А вот как: это письмо написано настоящим преступником, а преступники обязательно сами когда-нибудь проговариваются. Мы это узнаем!

Все в письме подсказывало, что автора (или авторов) надо искать где-то совсем рядом. Автор была точно осведомлена о дате моей защиты, знала, где она будет, была в курсе техники операции, знала имя моего отца и знала имя Дуброва. Она не хотели писать анонимку: анонимных писем по всему Союзу писали так много, что на них перестали реагировать. Скорей всего она из нашего института, потому что больничные врачи мало интересовались научными делами, могли не знать имя моего отца и им незачем было его порочить. Автор выдумала для себя чье-то имя и даже адрес. Почему Ленинградский проспект? Возможно, автор жила где-то рядом. И в то же время письмо было написано довольно примитивным языком. Это говорило о ее низкой культуре. А может быть, это тоже умысел — подделка под простоту? Кто же все-таки собирался всадить мне нож в спину? Ей руководили зависть и злоба. У большинства советских людей, воспитанных в традициях доносов и наветов, этого всегда было много.

Долгое время я приглядывался к женщинам, о которых говорил Языков, а заодно и к некоторым другим врачам. Что придумать, чтобы спровоцировать автора на признание?

Да, но что мне это даст? Вывести автора на чистую воду невозможно, набить морду — нельзя (хотя очень хотелось бы!). Много раз мы говорили об этом с Ириной, но родителей я решил не расстраивать — пусть думают, что люди хорошо относятся к их успешному сыну. Мыс Ириной так отчаивались, были настолько бессильны, что ей-богу, если бы была возможность, сразу уехали бы из того паршивого советского общества куда-нибудь за границу. Именно тогда впервые появилось в нас отчаянное желание бежать от тех завистливых и злобных людей.

Мой шеф оказался прав: спустя время выяснились два автора — Антонина Белова, ассистентка, которая завидовала моему продвижению, и Наталья Грачева, которая просто всему завидовала. Они рассорились между собой, обвиняли друг друга и проговорились.

Но к тому времени я работал уже в другом учреждении.

Уже шесть лет я работал в столичной клинике и стал забывать, что такое медицина в провинции. Вскоре после защиты диссертации меня с бригадой из восьми специалистов послали на месяц работать на целину — в казахский город Кокчетав. Мы должны были проводить усовершенствование на месте: читать врачам лекции, консультировать больных. Руководил бригадой хирург Виктор Маневич, мой хороший знакомый, немного старше меня. Мы запаслись продуктами на дорогу и трое суток ехали поездом по заснеженным просторам европейской и азиатской частей Союза. Пейзажи за окном были зимние, унылые. Но в бригаде все были молодые и ехали весело, с энтузиазмом.