Владимир Голяховский - Путь хирурга. Полвека в СССР

У нас два важных события: Ирина нашла работу и приехала моя тетка из Америки.

Ирина уже измаялась сидеть и гулять все время с сыном. Ее деятельная и интеллектуальная натура была подавлена этими исключительно материнскими обязанностями и заботами.

— Для чего я закончила биологический факультет Московского университета — чтобы только водить сына за ручку?

Она видела мою активную научную и хирургическую работу, морально участвовала в моем росте, и ей хотелось тоже реализовать свои возможности на работе. На какой?

Мой друг детства доктор Геннадий Трофимов приехал по делам из Казани в Москву и остановился у нас. Его дела были связаны с профессором Андреем Адо, который недавно организовал первую в Союзе лабораторию аллергологии Академии медицинских наук. Дело было новое и перспективное — как почти всегда, советские отстали в этой области. По вечерам у нас дома Гена рассказывал о той лаборатории. Однажды он сказал:

— Может, Ирина хотела бы поступить туда на работу?

Об аллергологии ни она, ни я не думали. Мы переглянулись:

— Ты можешь ее рекомендовать?

— Конечно. Мы с Адо оба казанцы, а он любит и доверяет только казанцам. Я поговорю с ним. Правда, у Ирины есть минус — она еврейка. Но зато она хорошо знает английский, а Адо нужны сотрудники со знанием иностранных языков — читать и переводить для него иностранные статьи. Он сам прекрасно знает французский — вырос в дворянской семье.

К нашему удивлению, Адо сразу согласился принять Ирину, но только на должность лаборанта. Зарплата маленькая, зато это интересная работа и с перспективой научных исследований. А деньги для нас не были проблемой — я зарабатывал достаточно. Ирина была счастлива! Теперь по вечерам она рассказывала мне о работе и сотрудниках — докторах Польнере, Медуницыне, Порошиной и, конечно, о самом Адо. У него большое имя — он академик, заведует кафедрой, а теперь еще и лабораторией. Он собирался ехать в Америку и просил Ирину заниматься с ним английским. Ирининым возбужденным рассказам не было конца, каждый вечер я слышал: «А Польнер… а Медуницын… а Адо…».

В то же время наладилась связь со старшей сестрой отца Любой, которая давно жила в Нью-Йорке. В 1960-е годы шло потепление отношений между Советским Союзом и Западом. Хрущев стал первым «выездным» диктатором — по несколько раз в год он ездил в капиталистические страны и в ответ приглашал в Москву их руководителей. Эти частые поездки, всегда с армией журналистов, слегка приподняли сталинский «железный занавес». Через ту щелку и стали приезжать в гости к родственникам бывшие жители России, которые уехали очень давно. После полной изоляции это был громадный прогресс — в сталинские годы люди боялись даже упоминать о родственниках за границей. Я с детства смутно знал, что в Америке есть какие-то родные, дома об этом почти не говорили: родственники в Америке — это было чуть ли не преступлением. Ни отец, ни мой дядя, ни я не писали об этом в анкетах. Но младшая сестра отца Фаня никогда не работала, ей нечего было опасаться, и поэтому она единственная поддерживала очень редкую переписку с Любой, уехавшей из России в 1913 году.

С конца XIX века многие еврейские семьи бежали от погромов и преследований. Оседали они в основном в Америке, немногие — в Европе, еще меньше — в Австралии. В революционные годы начала XX века к ним перебирались их родственники. С 1890-го по 1924 годы по этим континентам расселилась большая колония еврейских беженцев из России. Поэтому приезжавшие теперь к родным почти все были евреи.

Тетя Люба уехала вместе с мужем, к тому времени в Нью-Йорке уже жил ее старший брат Аркадий Зак. С тех пор прошло сорок девять лет. Семья раскололась почти на полвека — временами не было никакой связи по много лет. И вот пришло письмо от Любы: ей уже семьдесят два года, она вдова, брат умер, она хочет повидать своих младших братьев и сестер и собирается приехать.

Московская ветвь семьи взволновалась: шутка ли, увидеться через пол века! Я повез на встречу Любы отца с мамой, дядю Мишу и тетю Фаню. Когда Люба уехала, все они были еще детьми, а теперь стали стариками за шестьдесят.

Громадный четырехмоторный американский Боинг-707 плавно приземлился и подкатил к старому аэропорту Шереметьево (нового еще не было). Мы стояли на балконе и видели сверху, как пассажиры спускались по лестнице. Какая из них Люба? Братья и сестра всматривались и спорили — не узнавали. Мы спустились вниз и через стеклянную стену наблюдали, как таможенники проверяли пассажиров. Среди них была маленькая аккуратная старушка в шляпке. Отец и дядя Миша чуть не запрыгали:

— Это Люба, это Любочка, это она, я узнал ее!..

Они махали ей. Люба рассеянно и подслеповато оглядывалась по сторонам и увидела машущих за стеклом людей. Еще не закончив формальностей, она подошла к стеклу и стала пальцами указывать на каждого. По шевелению ее губ мы видели, что она называет имена каждого из нас. Это была трогательная и фантастическая минута — увидеться через полвека, и все-таки быть разделенными стеклом. Потом Люба проходила проверку вещей, и мы видели, как таможенники придирчиво осматривали все в ее чемоданах и в сумочке. Братья заволновались:

— Они у нее все отберут!.. Бедная Любочка!.. Да что же это за безобразие так осматривать?!

Женщина-таможенница достала из ее сумочки пудреницу, открыла и, чтобы проверить содержимое, наклонилась над ней и дунула. Она была за это наказана — пудра полетела ей в лицо.

Наконец, у выхода все кинулись обнимать Любу. Они плакали, и когда я смотрел на них, у меня тоже наворачивались слезы. Им хотелось говорить-говорить и говорить, но боялись разговаривать откровенно — в международном аэропорте полным-полно агентов КГБ. Люба только сказала, что приехала туристкой на десять дней в гостиницу «Националы». К ней подошел мягко улыбающийся молодой мужчина и по-английски сказал:

— Мисс Черчин, «Интурист» прислал за вами машину, чтобы отвезти в отель.

Парень был наверняка из КГБ. Я упросил его разрешить Любе ехать в моей машине.

— Она с братьями и сестрой не виделась почти полвека. Дайте им хоть посмотреть друг на друга вдоволь.

Он согласился нехотя:

— Только строго следуйте за нашей машиной, я должен доставить ее в отель.

Лишь только мы оказались одни в моей машине, все заговорили откровенно и первым делом стали предупреждать:

— Любочка, ты будь осторожна — вокруг может быть много шпионов.

— О, господа, я знаю об этом. Мы в Америке слышали о ваших порядках.

— Любочка, в твоей комнате в отеле тоже может быть подслушивающее устройство. Будь осторожна.

— О, господа, я знаю об этом. Мы в Америке слышали о ваших порядках.