Василий Ардаматский - Две дороги

В какое-то мгновение Заимов вдруг увидел, с какими лицами свита слушает их разговор. И он понял — каждый из них сейчас думает: а не придется ли кому-то из них уступить свое теплое место на самом верху военной иерархии?

— Что это ты вдруг опечалился? — спросил тогда царь.

— Да нет, — смутился он. — Просто парад окончен, и я уже думаю о завтрашних буднях.

— У тебя не должно и не может быть никаких оснований расстраиваться, — строго и озабоченно сказал царь и добавил: — Наоборот...

Потом друзья, узнавшие об этом разговоре, шутили: «Быть тебе военным министром». Но произошло нечто другое — вскоре в полк прибыла комиссия из военного министерства, которая целую неделю старательно собирала факты отрицательного свойства, какие всегда имеются в жизни большой воинской части. Как честный человек Заимов сам рассказал комиссии о многих бедах и нуждах полка, а потом подписал акт комиссии. Ему не пришло в голову обратить внимание на то, что в выводах не сказано ни слова о хорошем, что отметил и видел царь.

Царь Борис положил свою желтую сухую руку на подлокотник кресла, где сидел Заимов, и, наклонясь к нему, сказал:

— То, что с тобой произошло сейчас, я должен был сделать гораздо раньше. Но лучше поздно, чем никогда. Верно?

Вот оно, извечное лицемерие Бориса. Заимов наслышан о нем давно, последние годы испытывал его на себе, но через третьи руки, а теперь он наблюдает его, так сказать, наяву. Он, видите ли, сожалеет, что не одарил его своей милостью раньше. Но Заимов точно знает, что именно он, царь, до самого последнего времени делал все, чтобы сбить его с ног, заставить уйти из армии. Весь вопрос: какую цель преследует он сейчас, сменив гнев на милость? Может быть, прямо спросить у него? Нет, перед ним царь. Можно думать про него что угодно, но существует определенный этикет. Сейчас более уместно сказать положенные случаю слова благодарности, но Заимов молчит, он не может себя заставить, он не произносит ни единого слова, зная, что его молчание снова может быть истолковано неправильно.

Впрочем, пускай он думает, что хочет. Да и не настолько он глуп, чтобы не понимать, что эта их встреча и та, после парада, разделены временем, наполненным событиями, которые в корне изменили все, в том числе и их отношение друг к другу. Теперь между ними, как высокий, непреодолимый для обоих барьер, стоит политика.

Борис тоже прекрасно понимал это. Еще вчера он советовался с братом Кириллом по поводу предстоящей встречи с Заимовым, и тот рекомендовал ему всячески избегать в разговоре политики и попытаться выяснить только одно — можно ли рассчитывать на то, что генеральские погоны и высокий пост уведут Заимова от той самой политики?

Царь смотрел в парк и ждал, что ответит Заимов.

— Я получил в свои руки дело, которое из всех военных дел больше всего люблю и знаю, — нарушил, наконец, молчание Заимов.

Бориса устраивает и такая форма благодарности. Слегка кивнув — благодарность принята, он сказал:

— И я и министр уверены, что ты поднимешь это дело до уровня своего высокого знания артиллерии.

Заимов не собирался затрагивать политику, но кому же, как не главнокомандующему, он может задать вопрос, касающийся его непосредственной службы?

— Я узнал, что у нас за основу берется новый устав немецкой артиллерии. Чем вызван этот выбор?

Борис приподнял свои узкие плечи и ответил буднично, скороговоркой:

— Я в это не вникал и к дискуссии с тобой не подготовлен. Этим делом, как ты сам понимаешь, занимаются специалисты, говори с ними. Такой вопрос единолично не решается.

Ясно, что аудиенция закончена, но Заимов не имеет права первым подняться. Царь опять о чем-то задумался, снова смотрит в окно, на лбу у него собрались морщины, а глаза точно ушли внутрь, ослепли.

— Мы с тобой живем в такое сложное время, — мягко сказал Борис. — Непросто жить тебе, непросто и мне. Златов доложил о собрании в Военном союзе, и меня очень обрадовала твоя трезвая позиция в отношении возможного правительства. Если бы мое правительство состояло из министров таких же умных, как ты, так же хорошо понимающих ситуацию, я был бы спокоен за нашу страну.

— Но наши министры, надо думать, тоже уверены, что хорошо понимают ситуацию, когда они предлагают нам не видеть впереди ничего, кроме Германии, — скорее грустно, чем с иронией, сказал Заимов.

— Очень рад услышать это от тебя, — живо отозвался царь. — Ведь известно: что́ ни человек, то свой взгляд, и не следует априори отвергать взгляды других только за то, что они не совпадают с твоим. Разумнее всем вместе искать истину. Что же касается твоей любимой России, то мы же установили с ней дипломатические отношения, и постепенно наши связи наладятся. Но этот процесс не скорый и не простой. И все дальнейшее будет зависеть не столько от нашей доброй воли, сколько от возможностей России, которые, увы, весьма и весьма ограничены. Надо трезво признать, что у Германии их больше. Нам нужна не лирика, не слова о взаимных симпатиях, а нечто весьма практическое. Сам знаешь, в каком мы тяжелом экономическом положении.

Заимов слушал царя с неподвижным серьезным лицом. Снова лицемерие. Конечно, дело совсем не в том, у кого больше возможностей оказать существенную помощь Болгарии, а в том, что царь и его окружение просто не допускают мысли об искреннем сотрудничестве с Советской страной, где народ сбросил своего царя и покончил с алчной буржуазией. Сказать это Борису было бы бесполезно, а в данной ситуации бестактно — воспитанность у Заимова, что называется, в крови.

— Знаешь, что огорчает меня больше всего? — спросил царь. — Все вы не хотите понять, что управлять государством — это не командовать батареей.

У него был обиженный, печальный вид, и Заимов вдруг улыбнулся.

— Вы упомянули батарею, имея в виду именно мою непонятливость?

Борис пошевелился в кресле и повернул недовольное лицо к Заимову.

— Оставь ты эту манеру обижаться по поводу и без повода. Наконец, тебе доверена теперь не батарея и не полк, а вся артиллерия.

— И все-таки я многое не понимаю, — тихо сказал Заимов и тоже, как царь, стал смотреть в сад.

— Скажу тебе прямо, по-солдатски, — вдруг сказал царь. — Я сам часто чувствую себя загнанным в угол... и рядом так мало людей, на мудрый совет которых я мог бы положиться... мало даже просто искренних, таких вот, как ты. Но вот и ты о чем-то умалчиваешь?

— Я просто не знаю, как я должен с вами говорить, — ответил Заимов.

— А ты привыкай! — сердито произнес Борис. — Я надеюсь на твою помощь, на твой ум и твою искренность.

Царь поднялся, и за ним тотчас встал Заимов.

— Спасибо за откровенный разговор. Передай мой привет твоим близким, — сказал царь, протянув руку. — И ради бога, поскорей привыкай говорить со мной без умалчивания.