Василий Ардаматский - Две дороги

Потом дома, обдумывая все, что было сказано во время аудиенции, Заимов с мучительной ясностью видел все коварство царя. И он проклинал себя за то, что какое-то ложное чувство, можно его назвать воспитанностью или почтительностью, помешало ему высказать Борису все, что он думает о нем и его политике. И разумеется, царь мог расценить его молчание как капитуляцию в ответ на его щедрые милости.

Именно так и случилось. Через несколько дней премьер Тошев предложил ему пост министра и возможность больших заработков на поставках для армии.

На этот раз он уже не молчал, а сказал все, что думает.

Сразу после этого свидания с Тошевым последовала отставка, арест и суд. Все это могло произойти только по прямому повелению царя.

На том суде Заимов не щадил ни царя, ни правительство. Говорил, что не Германия, а Россия является естественным союзником Болгарии, и неопровержимо доказал суду, что думать так — вовсе не означает изменять своему государству.

И когда Заимов выиграл суд и вышел на свободу, коварный царь распустил слух, будто это он сам потребовал оправдания Заимова.

...В протоколе суда эпизод о святости присяги его величеству отсутствует. То ли его от трепетного страха перед монархом не записал секретарь, то ли его изъяли из протокола уже потом. Но о нем говорится в донесениях о суде, поступивших через генерала Никифорова и адвоката Бочарова. Наконец, в своих показаниях князь Кирилл [18] После освобождения Болгарии в 1944 году князь Кирилл был арестован, предан суду и расстрелян. приводит этот эпизод в качестве доказательства того, как низко пал авторитет царя даже у государственных лиц, если они могли позволить в зале суда публично демонстрировать полное неуважение к особе монарха.

Кирилл в своих показаниях на следствии признает, что, начиная с тридцатых годов, Заимов доставлял двору большое беспокойство, которое было тем сильнее, что само имя его пользовалось в стране огромной популярностью. Оказывается, по совету Кирилла царь после офицерского переворота применял к Заимову своеобразный «душ Шарко», чередуя то холодное, то теплое отношение к нему. Сюда входило и заигрывание, и материальное давление. Они хотели, чтобы Заимов сам понял, что лучше быть близ царя и пользоваться его милостями, чем обрекать себя на прозябание в заштатном гарнизоне и на недостаток средств. Успеху этого замысла должно было содействовать и то, что Заимов будет знать об устрашающей судьбе своих соратников по офицерскому перевороту. (Имеется в виду физическое устранение руководителей Военного союза, после которого Заимов оказался в полном одиночестве.) И далее Кирилл высказывает недовольство своим царственным братом, который-де не умел приближать к себе ценных людей и предпочитал иметь возле себя подхалимов...

Святость присяге его величеству! Измена присяге!

Лицемерие, коварство, подлость — вот чем был царь для Заимова.

Пусть подлости присягают подлецы.

Он присягал своему народу!

Младенову передали указание князя Кирилла не затягивать процесс и позаботиться о крепкой мотивировке приговора. В противном случае это может бросить тень на авторитет царя, от имени которого будет вынесен приговор.

Он ни минуты не сомневался, что все, от кого он зависел, ждут от него смертного приговора, и никакого другого. Это о Заимове, и это главное. Приговор остальным обвиняемым должен стать не больше как рамкой для главного. Тодор Прахов, которого охранка взять не сумела, осуждается заочно. Его тоже — к расстрелу [19] Тодор Прахов, избежав тогда ареста, продолжал борьбу на нелегальном положении. После освобождения страны активно участвует в строительстве социалистической Болгарии. В течение многих лет он возглавлял болгарские профсоюзы, руководил Союзом активных борцов против фашизма. В настоящее время он депутат Народного собрания республики. . По мнению Младенова, это отведет подозрение, что охота велась только на Заимова, и подтвердит, что генерал действовал не один, а вместе с опаснейшими для государства сообщниками. О мотивировке этой казни заботиться нечего — достаточно одного того, что обвиняемый скрылся. И предполагается, что суду все о нем известно... Попцвяткова и Белопитова можно оправдать за недостаточностью улик. Этому сильно помог Заимов, явно взявший на себя их вину [20] Никола Белопитов после суда ушел в подполье и продолжал борьбу. После освобождения Болгарии Советской Армией он отдал своему народу все свои незаурядные способности инженера связи. За открытия в этой области удостоен Димитровской премии. Работал заместителем министра связи. Умер в 1972 году. Генчо Попцвятков после суда тоже ушел в подполье и продолжал борьбу, а с приходом Советской Армии стал активным строителем народной республики. Работал в печати. Верный благородной памяти своего боевого друга, он написал книгу о генерале Заимове. . Оправдание двух обвиняемых покажет всем объективность суда... Что же касается Чемширова [21] Чемширов после освобождения Болгарии был подвергнут наказанию. Три года находился в заключении, затем был освобожден. Умер в 1970 году. , то по ходу суда Младенов понял, что охранка и немцы списали его со своих счетов и теперь, наверное, даже заинтересованы в том, чтобы он был убран с глаз людских. А он племянник Заимова, значит, по логике, из всех сообщников — самый близкий ему человек. Однако казнить его не следует, он давал суду полезные показания. Ему — пожизненное заключение. Это также подтвердит, что у Заимова была организация, были опасные сообщники. И в то же время покажет объективность суда, воздавшего каждому по заслугам.

«Да, все надо сделать именно так... Быть по сему», — думал Младенов, но покоя на душе у него не было.

Указание князя Кирилла о мотивированности приговора касается Заимова, и только Заимова.

И нужно форсировать процесс.

Вечером, после заседания, когда увели обвиняемых и зал опустел, а Младенов уже собрался ехать домой, к нему в кабинет вошел директор полиции Драголов.

— Ну, что скажете? — спросил у него Младенов.

— Да... Заимов — это серьезно, — ответил Драголов, опуская в кресло крупное, грузное тело.

— Вы же уверяли, что он сломлен, превратился в собственную тень, — не преминул напомнить Младенов.

— А сейчас он почуял, к чему идет дело, и бросил в бой последние резервы. Так бывает, — задумчиво и примирительно продолжал Драголов, раскрыв свои большие выпуклые глаза. Резко качнув массивной головой, он точно сбросил задумчивость и сказал, пряча усмешку: — Ни к чему, полковник, излишний драматизм. Вы получили, конечно, нелегкое дело, но все венчает приговор, а он вам, как и мне, известен. Так что, когда получите за него генеральские погоны, не забудьте устроить хороший ужин.