Георгий Бердников - Чехов

"Что за ужас иметь дело со лгунами! — пишет Чехов. — Продавец-художник лжет, лжет, лжет без надобности, глупо — в результате ежедневные разочарования… Привыкли писать и говорить, что только купцы обмеривают да обвешивают, а поглядели бы на дворян! Глядеть гнусно. Это не люди, а обыкновенные кулаки, даже хуже кулаков, ибо мужик-кулак берет и работает, а мой художник берет и только жрет да бранится с прислугой. Можете себе представить, с самого лета лошади не видели ни одного зерна овса, ни клочка сена, а жрут одну только солому, хотя работают за десятерых. Корова не дает молока, потому что голодна. Жена и любовница живут под одной крышей. Дети грязны и оборваны. Вонь от кошек. Клопы и громадные тараканы… Вообще чепуха и пошлость. Гадко, что вся эта голодная и грязная сволочь думает, что и я так же дрожу над копейкой, как она, и что я тоже не прочь надуть".

Начались хлопоты по приведению имения в порядок. Обновляли полы, чистили, красили помещения. Потом начались хозяйственные заботы — о парниках, о скоте, об утвари. Что касается самого новоявленного землевладельца, то он занялся прудом. Поработав за письменным столом, выходил к пруду и сбрасывал в него снег. Пруд был никудышный, но, когда пришла весна, водой заполнился. Позже Чехов организует копку другого — большого пруда, будет запускать туда множество мальков, а потом с гордостью рыбачить у своего детища.

Имение было куплено за 13 тысяч, из которых наличными нужно было внести 4 тысячи, остальная сумма — долговое обязательство бывшему владельцу и банковский долг. Около тысячи обошлось оформление покупки. Всего пришлось занять 5 тысяч. Чехов считал все это выгодным, так как текущие платежи — проценты в банк — были небольшие, вдвое меньше того, что приходилось раньше платить за квартиру и дачу. Расчет был достаточно наивным, так как нужно было расплачиваться с Сувориным, на что уходили все поступления от все новых и новых изданий чеховских книг. Нужно было быть готовым также в положенный срок расплатиться и с Сорохтиным. А тут навалились непредвиденные расходы, связанные с ремонтом, покупкой инвентаря, семян и так далее, и тому подобное, — та прорва, как писал Чехов, которая называется "первым обзаведением". На ближайшие годы писатель вновь оставался без денег. Однако книги шли хорошо. Менее чем через два года Сорохтин, сделав скидку, попросит Чехова досрочно погасить долг. Имение заложат, с Сорохтиным Чехов расплатится, расплатится потом и с Сувориным, и тогда действительно останутся только обязательства перед банком, то есть необходимость регулярно выплачивать проценты. Однако передышка оказалась недолгой. Едва погасив долги, Чехов столкнется с другими крупными расходами.

С первых же дней жизнь в Мелихове сложилась не дачная, а трудовая. Мужицкая кровь, которая текла в жилах Чеховых, сразу дала о себе знать. У всех определились свои обязанности. Мария Павловна занялась огородом, Михаил Павлович — полевым хозяйством, Антон Павлович увлекся посадкой деревьев, цветов и уходом за ними. Павел Егорович тоже хлопотал с утра до вечера — возился с рабочими, расчищал дорожки в саду. По поводу отца Антон Павлович с юморком пишет — с мужиками строг. А как-то в письме к сестре рассказывает: "Пришли кровельщик и дятел (конопатчик. — Г. Б.). Отец пошел выдавать им материал с таким видом, как будто повел их сечь". Прорывались, видимо, у Павла Егоровича досадовавшие Чехова замашки новоиспеченного "хозяина". Однако склонность эту, судя по всему, довольно быстро удалось преодолеть. Определяющей же чертой Павла Егоровича была пунктуальность, которая нагляднее всего сказалась в знаменитом мелиховском дневнике, который он вел до самой своей смерти. А на Евгении Яковлевне лежали заботы по дому. Надо было заботиться не только о семействе. Редкий день обходился без гостей. Михаил Павлович так описывает обеденный стол: "Совсем идиллическая картина! От множества разных домашних закусочек, приготовленных заботливой рукой Евгении Яковлевны, положительно нет на столе места. Этот обильный стол воспет даже в одном из стихотворений Т. Л. Щепкиной-Куперник. Нет места и за столом. Кроме пятерых постоянных членов семьи, обязательно обедают и чужие".

Вставали все рано, с восходом солнца, обедали в 12 часов, а в 10 вечера расходились спать. После трудового дня спали очень крепко. Однажды проспали большой пожар — горела соседняя усадьба. "Нового землевладельца, — пишет Михаил Павлович, — увлекало все: и посадка луковиц, и прилет грачей и скворцов, и посев клевера, и гусыня, высидевшая желтеньких пушистых гусенят. С самого раннего утра, часто даже часов с четырех, Антон Павлович был уже на ногах. Напившись кофе, он выходил в сад и подолгу осматривал каждое фруктовое дерево, каждый куст, подрезывал его или же долго просиживал на корточках у ствола и что-то наблюдал". Наблюдал ли? И да, и нет. Несколько позже в одном из своих писем Чехов приоткрыл тайну этой своей странности. Жалуясь, что дома трудно сосредоточиться, он пишет: "Для того чтобы думать и сочинять, приходится уходить на огород и полоть там бедную травку, которая никому не мешает". Постепенно это входило в привычку — думать, сочинять и за работой в саду, и на рыбной ловле, и, наконец, даже среди оживленного разговора. Глаза его в таком случае принимали отсутствующее выражение, что, судя по воспоминаниям, несколько шокировало его собеседников. Иногда он вынимал записную книжку и делал в ней какие-то пометки, иногда ненадолго уходил к себе в кабинет.

Чехов вновь жадно впитывает в себя несравненную прелесть среднерусской природы. "Соловьи, — пишет он в апреле 1892 года, — уже поют адски, а луна всю ночь напролет томится по любовнике". "У нас весна, — пишет он через два года. — Сбор всех частей. Шум. Скворцы наслаждаются семейной жизнью и поют гимны природе, анархисты же вороны стараются запустить лапу в их скворешники". Сильны были и другие впечатления. "Вишен у нас так много, — пишет он в июле 1892 года, — что не знаем, куда девать. Крыжовник некому собирать. Никогда еще я не был так богат. Я стою под деревом и ем вишни, и мне странно, что меня никто не гонит по шее. Бывало, в детстве мне каждый день драли уши за ягоды".

Позже в письме к Александру Чехов подвел первые итоги жизни в деревне. Итоги были благоприятные. "Собравши плоды земные, мы тоже теперь сидим и не знаем, что делать. Снег. Деревья голые. Куры жмутся к одному месту. Чревоугодие и спанье утеряли свою прелесть; не радуют взора ни жареная утка, ни соленые грибы. Но как это ни странно, скуки совсем нет. Во-первых, просторно, во-вторых, езда на санях, в-третьих, никто не лезет с рукописями и с разговорами, и, в-четвертых, сколько мечтаний насчет весны! Я посадил 60 вишен и 80 яблонь. Выкопали новый пруд, который к весне наполнится водой на целую сажень. В головах кишат планы. Да, атавизм великая штука. Коли деды и прадеды жили в деревне, то внукам безнаказанно нельзя жить в городе. В сущности, какое несчастье, что мы с детства не имели своего угла".