Василий Бетаки - Снова Казанова (Меее…! МУУУ…! А? РРРЫ!!!)

Когда через год после смерти Синявского, я помогал Марье разбирать архив, я пару раз наталкивался на неоткрытые конверты с чеками.

Я очень хорошо знаю людей, иногда вполне далеких, детей неблизких знакомых, которые подолгу живут в Марьином доме, приехав в Париж поработать. И Марья всех кормит. Я уж не говорю о том, как легко она открывает свой дом для людей, приезжающих в Париж погулять. И это нередко совсем незнакомые ей люди. А Воронель тратит немало страниц на то, чтобы рассказать, что Марья – жадная скупердяйка, которая гостей не кормит. Когда-то в Москве Марья была замечательным художником-ювелиром. Воронель тратит целые страницы, чтобы рассказать про то, что Марья ничего не умела и «заставляла» людей покупать свои работы, да и работы не ее, а ее помощника. А ведь живы люди, которые знали Марью тогда и которые могут рассказать, как она работала, рассказать про то, что не так-то просто было купить у Марьи украшение, приходилось ждать, поскольку заказчиков было много. Кстати, и Антокольский когда-то заказал Марье серебряный браслет с бирюзой и сердоликом для одной из своих последних любимых женщин. Этот браслет я тогда держал в руках, и напоминал он старинные украшения из курганов, специально был так сделан.

Очень мне противно все это писать, чувствую я себя ассенизатором. Ну, какого черта вообще отвечать на гнусные бессмысленные инсинуации. Что до клеветы о работе в КГБ, так на такое и вовсе отвечать не хочется. Возникает только сожаление о том, что вряд ли можно Воронель привлечь к суду за диффамацию. Все, что она пишет о работе в КГБ, предусмотрительно названо в ее книге «версиями». Обращение с фактами у Н. Воронель всегда одинаковое. Она с удовольствием рассказывает про то, как Максимов не терпел Синявских и считал их агентами, но ничего не пишет про то, что за пару лет до смерти Володя Максимов пришел к Синявским с извинениями и просьбой о мире и сотрудничестве. А пришел он после того, как люди из «Мемориала» откопали в архиве КГБ бумагу об одном важном гэбэшном проекте. Проект был посвящен дискредитации Синявских в глазах эмиграции. А бумага была отчетом об успешном выполнении.

Вот и меня эта Неля удостоила нескольких строчек: «…представившись ленинградским переводчиком поэзии Василием Бетаки, присовокупляет, что он специально приехал из Ленинграда, чтобы познакомиться с моим гениальным переводом. Я сокрушенно развожу руками – мол, к сожалению, перевода у меня при себе нет. Что же он меня не предупредил, прежде чем специально ради этого ехать из Ленинграда?».

И далее: «Ну не только моим переводом, но и вообще переводами стихов он давно перестал интересоваться… Чем он зарабатывает теперь, не знаю…». Это уже не цитата: лениво мне листать скучный кирпич, поэтому пересказываю фразу эту, как говорят школьники «близко к тексту». Отчасти поэтому я и вынужден ответить ей тут… Хотя бы потому что такой встречи и таких речей просто никогда не было. А познакомила меня с ней её однокурсница Тамара Никитина (из числа моих очень старинных питерских друзей) когда они обе учились ещё на втором курсе, а я уж давно институт закончил.

Стишок мой «Воронья история» находится во второй части этой книги, и вы его давно прочитали. Так вот я ещё там обещал рассказать, кто такая Н. Воронель…

Повторю только последние строки моей пародии:

Старый Ворон, ты – свидетель в том, что знают даже дети:

Кто хвастливей всех на свете, кто рифмует с дубом ель?

Гаркнул Ворон: «Воррронель!!!

Вот и Синявского нет. Вознесенский, «видеомы» и «Триумф». Под флагом В. Скотта. Коты, Зелёный рыцарь и Сильвия Плат. В Лондоне у Жоры.

.Чем ближе к сегодняшнему то время, о котором я рассказываю, тем больше деталей вылетает куда-то, тем короче рассказ. «Люди, годы.» – тоже вылетают «в мясорубочную трубу», как писал Вознесенский… А жизнь?…

.В 1988 году в гости к дочке приехала в Париж из Питера Вика Кассель (когда-то – Вика Уманская), душа нашей разогнанной компании пятидесятого года. Она разыскала меня в Париже через 17 лет после моего отъезда… Я заново познакомился с её старшей дочкой Леной…

.В начале 1988 года мы разошлись с Ветой. Она осталась в огромном деревенском доме с Динкой и её семейством. А я – в городской Медонской квартире рядом с лесом, с моим лесом.

.Рухнула Берлинская стена. Вездесущий и гениальный Слава Ростропович уже к вечеру там: играет прямо под разбираемой стеной! Телекамеры всей Европы показывают крупным планом его сверкающие лаком виолончель и лысину.

.Закрылось парижское бюро радио «Свобода». Несколько человек, в том числе и я, были отправлены на преждевременную пенсию, а на Мюнхенской, «главной станции», прошли большие сокращения. Через несколько лет примерно одна десятая часть бывших мюнхенских сотрудников радиостанции переехала в новую штаб-квартиру – в Прагу.

Прорвало плотину, хлынул радостный поток гостей из «СССР, переходящего в Россию»..В том же 1988 году в университете «Париж 10» состоялась Ахматовская Конференция. Приехал из США Лёша Лосев, а из СССР (пока ещё не России!) Саня Лурье, Яша Гордин, Костя Азадовский. Семнадцать лет я их не видел. После заседания все, кроме мрачного Кости, поехали ко мне.

.Полгода спустя я – в Москве.

Поклонной горы нет. Серебряного переулка нет. И Антокольского нет давно уже. А вот «вставная челюсть Москвы», как он называл «Новый Арбат», есть. Куда ж она денется. Наталья Вишневская, индолог, когда-то моя однокурсница по питерскому востфаку и ближайшая подруга Гали Усовой с детских лет, а теперь старший научный сотрудник Института Мировой Литературы, подала мне идею предложить в «Литпамятники» мой, сделаный за 25 лет до того, но так и не опубликованный в СССР, перевод вальтер-скоттовского «Мармиона». Я удивился, не надеялся, но решил попробовать. Написали с ней заявку. К моему удивлению «Мармион» был принят к изданию.

«Оказывается, его в Ленинграде помнят, – сказал Наташе удивлённо, приехав из Питера с заседания редколлегии «Памятников», зам. председателя этой редколлегии – Андрей Дмитриевич Михайлов (имея в виду не «Мармиона», а меня), – и Нина Жирмунская, и Нина Дьяконова, даже не читая заявки, сказали, что помнят отрывки и что обязательно надо издавать!». Но вышло это издание (первого, кстати в мировой литературе, романа в стихах только в 2000 году. Медленно они издают!

Позвонил Окуджаве. За эти 18 лет мы видались в Париже почти в каждый его приезд. А теперь в грязной электричке я ехал в Переделкино с какой-то тяжестью, потому что совсем недавно, в мае 1990 года, пришло от Булата очень необычное письмо: настроение у него было мрачнее некуда. Он писал: