Вячеслав Лебедев - Фрунзе

Однажды в помещении школы села Парского был устроен своеобразный, надолго запомнившийся окрестному населению «диспут» между местными интеллигентами: одним, представлявшим что-то среднее между кадетом и меньшевиком, и другим — эсеровским пропагандистом — и выступавшим против них обоих молодым большевистским агитатором Трифонычем.

Оба оппонента Фрунзе были вооружены пачками книг, откуда они поочередно вычитывали «убийственные», с их точки зрения, цитаты и «справки»:

— Михайловский говорит так… Гильфердинг этак… А Бебель вот как… — обстреливали «ученые мужи» розовощекого, с едва пробивающимися усами и бородкой, веселоглазого, с прищуркой Трифоныча.

А тот, хотя и не был вооружен объемистыми томами для контробстрела, все же ни на йоту не уступал своим оппонентам и в эрудиции и в умении ею пользоваться. Особенно досталось в этом «диспуте» первому, которого Трифоныч после этого прозвал «недожаренным двуногим без перьев».

— Одна нога у него меньшевистская, другая — монархистская, и на обе хромает…

«Мудрецы» такого типа пытались подыгрываться к крестьянству с позиций сохранения в должности «батюшки-царя». Крестьянство еще довольно сильно тяготело к царизму.

Известность Трифоныча в деревнях все более росла. Это не на шутку тревожило местную власть. За поимку Трифоныча полицейским была обещана крупная денежная награда и повышение в чине.

Однако шли дни, недели и месяцы, а Трифоныч оставался неуловимым. Он продолжал вести настойчивую работу, полную опасностей и лишений. Много раз случалось ему ночевать и в стогу сена и просто в лесу, питаться краюшкой черного хлеба да ключевой водой.

Небогата была партийная касса тех времен, в силу этого и жизнь агитатора, пропагандиста была в материальном смысле сплошным подвижничеством. Казначей ивановской организации Федор Афанасьевич Афанасьев строго блюл каждую копейку, причем иной раз дело доходило, как говорится, «до горького смеха».

Провожая однажды Трифоныча, которого, кстати сказать, он очень любил и уважал, Федор Афанасьевич протянул ему на ладошке бережно три потертых пятиалтынных, как тогда назывались пятнадцатикопеечные монеты. Поездка Трифонычу предстояла, правда, не очень дальняя, не то в Родники, не то в Кохму, но все-таки железнодорожные билеты туда и обратно стоили не меньше тридцати копеек, да, кроме того, жить там предстояло дня три-четыре…

Однако и эта невеликая сумма предназначалась Трифонычу не целиком!

— Ты, дружок, дай мне три копейки сдачи… — деловито и строго сказал при этом Отец. — Тебе полагается на поездку ровно сорок две копейки…

Фрунзе так же серьезно и деловито развел руками:

— Федор Афанасьевич, ей-ей, нечем сдать… Пуст карман!

Афанасьев ответу такому нимало не удивился, необыкновенного ничего в этом не было, но он решительно и твердо распорядился:

— Тогда изволь сбегать в лавочку на угол, попроси разменять и три копейки все-таки принеси обязательно…

Трифоныч, конечно, безропотно выполнил Отцово требование, хотя и представлял вполне отчетливо, каково будет ему в этой «командировке» из расчета по… три копейки в сутки на все про все, и «кормовых», и «квартирных», и на, так сказать, «орграсходы»… Только и можно было уповать на краюшку черного хлеба…

В августе 1905 года иваново-шуйская организация партии послала Фрунзе в Казань на подпольную конференцию по весьма важному для революции аграрно-крестьянскому вопросу. Это доказывало, что Трифоныч-Фрунзе обладал уже к этому времени серьезным опытом работы среди крестьян и пользовался у них авторитетом.

17 октября 1905 года под давлением народа Николай II издал так называемый «конституционный манифест» — указ о «даровании» народу ряда политических прав. Но, обещая на словах свободу, царь и его правительство на деле ничего не дали. «Манифест» был обманом.

Буквально на другой же день после получения этого «манифеста» в Иваново-Вознесенске полиция и так называемая «черная сотня» устроили избиение рабочих, требовавших освобождения из местной тюрьмы заключенных по политическим делам. Черной сотней были убиты в этот день Федор Афанасьев (Отец) и на одной из станций неподалеку от Иваново-Вознесенска один из популярнейших рабочих трибунов — Михаил Лакин.

А несколькими днями позже в Иванове же, возле вокзала, была зверски растерзана черной сотней студентка-связная Ольга Генкина, привезшая в Иваново груз нелегальной политической литературы.

Такова была оборотная сторона «всемилостивого» императорского манифеста о пяти «неприкосновенных» свободах — «слова, личности, совести, передвижения и печати…»

Стоял ненастный осенний день. Шел мелкий, колючий дождь. Конца не было видно ему.

В лесу близ Иваново-Вознесенска, в маленькой лесной сторожке, Фрунзе, обламывая карандаш, писал на клочке бумаги слова, полные возмущения. Он готовил листовку, разоблачающую царский «манифест».

Листовка гласила:

«…Пусть нас бьют, пусть пытают огнем, пусть по тюрьмам сажают, а мы все будем делать свое дело и кричать: «Проклятие и смерть самодержавцам! Свобода родному народу и вечная слава героям-борцам, погибшим за эту свободу!»

Листовка написана, набрана. Оттиск за оттиском слетают с маленького печатного станка, укрытого в не внушающем подозрений лесном домике. Один из помощников стоит на страже у дверей. Остальные двое печатают на станке.

Но вот все листовки готовы. Упакованы в пачки.

Как только стало смеркаться, Фрунзе и его товарищи вышли из сторожки. Повыше подняли воротники, подвернули полы пальто и двинулись к городу по безлюдному Дуниловскому тракту. Ноги вязли чуть не по колено в глинистой чавкающей грязи. Дождь продолжался…

Вышли из леса. Спустились в овражек. По скользкому мостику перебрались через разбухший от дождя ручей. Поравнялись с Витовской фабрикой. В густых сумерках уже видны тускло-желтые мигающие огоньки рабочих хибарок.

— Ну, вот и Ямская! — обернулся Фрунзе к спутникам. — Сейчас нырнем в какой-нибудь переулок — и дело сделано. Добрались…

Внезапно за поворотом дороги, из темноты, совсем рядом, раздалось хлюпанье копыт по жидкой грязи.

Грянул зычный окрик:

— Эй, кто там на дороге? Стой!

— Полиция! — спутники Фрунзе остановились.

Да, это был патруль конной полиции. Четыре верховых стражника с урядником во главе, мокрые и злые, на мокрых от дождя конях вынеслись из темноты, чуть не смяли Фрунзе и его спутников, до шапок забрызгали грязью.

Несколько секунд конные и пешие пристально разглядывали друг друга.

— Кто такие? — грозно повторил урядник.

— Прохожие, — невозмутимо ответил Фрунзе.

— Обыскать до нитки, — взмахнул рукой с нагайкой начальник патруля.