Мирон Хергиани - Тигр скал. Мирон Хергиани

Я тоже покинул свой наблюдательный пост и направился домой — счастливый, чуточку оглушен­ный.

Вечерние сумерки опустились на проспект.

Пока еще спят неоновые лампионы, фонари, лам­почки...

Город не спит. Везде полно народу. Нарядно одетые девушки, щеголеватые молодые люди — кто на свидание, кто просто пройтись по проспекту, себя показать да на других посмотреть. Искрятся, играют глаза, звучит звонкий смех — молодежь не любит серьезности, и вечер — время веселья и развлечений.

Мы с Михаилом тоже вышли на Руставели. Идем молча, не спеша, слившись с ритмом вечернего проспекта. Михаил, в чешских спортивных ботинках на рифленой подошве (тогда они имелись у очень немногих спортсменов), шагает легко, упруго, пружи­нисто. И одеждой, и походкой он выделяется среди всех.

Мне радостно идти рядом с ним — я люблю моего брата и горжусь им. Иные встречные, поравнявшись с нами, смотрят на него, оборачиваются, может, узнают его. И я, молодой парнишка, при этом с гор­достью думаю: «Видите, это Тигр скал гуляет по Руставели!..»

Он идет, как всегда, молча, кивком головы отвечая на приветствия знакомых. Второго такого молчаливого человека только поискать! Он целыми часами способен думать о чем-то своем. А заговорит — едва услышишь, и скажет лишь самое необходимое. Словно передалась ему молчаливость гор, вошла в его кровь и плоть.

— Сколько народу сегодня, правда? — говорю я, вернее, думаю вслух.— Все молодежь... а где старики?..

— Старики? — Михаил прищуривает глаза и за­думывается.— От молодости до старости долгий путь — как от подступов к вершине до самой вершины. А от подступов до вершины — утесы и пропасти, через которые надо перепрыгнуть. Все ли смогут перепрыг­нуть? К сожалению, не все...

— Я написал одно стихотворение... оно как paз об этом...

— Сперва я тебе прочту несколько строк... Это сложили товарищи, а приписали их почему-то мне,— говорит Миша.— «И здесь утес, и там утес. Будем живы? — Ну и что ж! — Разобьемся? — Ну и что ж!» Как тебе нравится? Если бы правда так было, а? Жизнь ничего бы тогда не стоила!.. А ну прочти свои стихи.

Я прочел. Это было довольно громоздкое стихотво­рение о том, как по проспекту Руставели гуляли юноши и девушки, которых потом, когда прошли годы, на проспекте никто уже не видел — они ушли и не вернулись назад.

— Как я понимаю, это о войне,— глянув на меня искоса, сказал Миша.— Впрочем, я-то ничего не смыс­лю в стихах, может быть, я неправильно понял...

— Ты именно так и понял, именно это я хотел сказать. Война, войны поглощают людей...

— Знаешь,— заговорил он, помолчав,— после ги­бели Михо я постоянно думаю о жизни и смерти. И сон у меня стал неспокойный, тревожный, чего раньше никогда не было. И вообще я чувствую себя так, точно мне отсекли одно плечо, понимаешь... Чем больше я думаю, тем отчетливей сознаю, что все для меня утрачивает смысл... Я отгоняю от себя все эти мысли, на какое-то время мне удается забыться, жить, как прежде, с увлечением, чего-то ждать, чего-то доби­ваться... но это только на время, а потом снова... Потом я чувствую, что меня не увлекают, как прежде, горы, и ничего меня не радует... Может, это моя сла­бость. Да не может быть, а точно, моя слабость, но это так, и ничего с этим поделать я не могу. Белый старец был очень сильным и жизнелюбивым человеком. Ведь по времена его молодости в наших горах господствовал закон кровной мести. Сколько бессмысленных смертей он видел, сколько жестокости, но ведь не потерял он интереса к жизни, не постарел сердцем. Он по-молодому любил скалы, горные кручи с турьими тропами, зверье любил, любил людей, природу... Помню его улыбку — чуть печальную, порой лукавую, но всегда добрую... Я не перестаю удивляться, как удалось этому человеку, столько перевидевшему, пережившему на своем веку,— я ему ведь было под девяносто,— сохранить такое внутреннее спокойствие и доброжелательность ко всем, ко всему!..

Наша беседа приняла совершенно неожиданную окраску. Слова Михаила озадачили меня. «Что ж это,— подумал я,— и Михаил, сильный, несокрушимый, как скала, думает о таких вещах? И его сердце терзают сомнения и страх?»

В те минуты я вдруг увидел перед собой обыкновен­ного смертного, земного человека, который, как и тыся­чи других, вышел на прогулку по летнему проспекту Руставели. Сейчас это был простой парень с голубыми, как небеса Сванэти, глазами, затаившими глубокую печаль. Это был не Тигр скал, потому что его одолевали мысли о бренности и тщете человеческой жизни,— ведь тигры не думают о подобных вещах! Таким я увидел его тогда, в летний вечер на Руставели...

Мы проходили мимо какого-то магазина, и Михаил остановился перед витриной. Холодный свет люминес­центных ламп лег на его лицо, и оно показалось мне вдруг побледневшим. Показалось или правда он побледнел — не знаю. Я перехватил его взгляд — он смотрел на турьи рога, выставленные в витрине. Исчёрна-серые, хорошо отполированные, в металличес­кой чеканной оправе. Перед ними — корявыми, неразборчивыми цифрами — цена на ярлыке.

— Знаешь, вчера вечером я был в гостях,— заго­ворил он.— Когда тамаде подали рога, я встал и ушел. Меня удерживали, куда, мол, спешишь, и ни один че­ловек не догадался, почему я сбежал. Да и кто бы додумался, что виной тому были рога! Может быть, все это глупости, может, кому-то оно и покажется смешным, иной раз мне и самому не по себе от такой своей... мягкосердечности, что ли, не знаю, что это... но это так.

Я глядел на него с некоторым замешательством, не вполне понимая, но уже догадываясь, к чему он клонит.

— В прошлом году,— продолжал Михаил,— я поднялся на Легвмери. Белый старец все переживал — турьи стада так поредели, что, вероятно, скоро и вовсе не станет туров в Львином ущелье. Ну и вот я нашел местечко, откуда хорошо просматривались Соленые ска­лы, лег и навел бинокль. Лежу, смотрю, жду появления туров. Их не видать. Уже и солнце начало склоняться к западу, а туров нет и нет. Я, отчаявшись, решил было уходить, и тут появились двое. Один — тур-самец, с характерными для самцов рогами, а второй — турёнок, месяцев двух-трех от роду. Матери с ними не было — может, убил ее какой-нибудь горе-охотник. Как бы то ни было, ясно одно: турёнка растит вместо матери отец. Он шел впереди и на своем турьем языке звал малыша следовать за собой.

Увы, чутье подвело его. Откуда-то грянул выстрел. Тур в мгновение ока упал на край утеса и оттуда полетел вниз, на белоснежный ледник. Но это не самое ужасное. Турёнок, перепуганный насмерть, заметался туда-сюда, в страхе угодил головой в расщелину, видно, хотел спрятаться, что ли, да и застрял. Ни туда, ни сюда, не­счастный. Как он мучился, стремясь высвободиться, дергался, но все было тщетно. В конце концов он выбился из сил и повис на собственной голове, как тряпка.