Мирон Хергиани - Тигр скал. Мирон Хергиани

А между двумя рядами кресел покоился сам Ми­хаил Хергиани — немой ответ на все эти вопросы, ответ, который я не хотел ни понимать, ни принимать. В изголовье его сидел Бесарион Хергиани, истаявший, бледный, с запавшими щеками, и часто-часто потирал руки, переплетал и разнимал пальцы...

...Кутаиси остался позади. Из кабины вышел второй пилот и молча встал перед Бесарионом. Бесарион поднял на него покрасневшие от слез глаза.

— Если можно... над Кавкасиони медленнее...— еле слышно проговорил он.

Второй пилот, совсем еще молодой парень, почтительно склонил голову в знак согласия и вернулся в кабину.

На севере громоздились снеговые вершины Кавкасиони. Солнце играло на них разными цветами.

Каштанового цвета гроб на тигриных лапах стоял в проходе. Самолет накренился — и показалось, не самолет накренился, а Тигр скал приподнялся при виде родных вершин.

Бесарион — отец, переживший сына,— взялся за ручку гроба.

— Ребята, родные...— обратился он к нам.

Мы поняли без слов. Приподняли изголовье гроба. Теперь Тигр скал мог созерцать свои любимые горы, недоступные кручи — обиталища туров, глубокие ущелья, тропки-невидимки... По отпечаткам горных бо­тинок он мог еще раз, в последний раз, прочитать истории времен своего детства, истории минувшей жизни — по следам, навечно впечатавшимся в склоны.

«...Я сбросила в пропасть Беткила, нарушившего слово, я обрекла на гибель много других дурных лю­дей, но ты-то никогда не взвел курок на мою паству! Мои скалы не причинили тебе зла, я всегда помогала тебе и благословляла имя твое!» — это сама богиня Дали вышла на крутой уступ Ушбы...

«Ты не однажды обжигал мои плечи своими ботин­ками, но я никогда не предавала тебя!» — грохотом лавины отозвалась осиротевшая Ушба.

Эгей, Ушба!..

Эгей, Тэтнулд!..

Эгей, Лайла!..

Айлама и Цурунгала!..

Шхара и Намквам!..

Гулба и Бангуриани... эге-э-эй!..

Никогда, никогда больше не увидит он их сверкаю­щие глаза, не взбежит по ледовым склонам, по отвес­ным скалам. Крылья обломаны, полет оборван... Вся его жизнь была стремлением к небу, вся его жизнь была «Лилео» — гимном солнцу. Человек поднебесья, он ляжет в землю.

Мы пролетели над вершинами. Кавкасиони стал спокойнее, ниже. И вот уже различима толпа внизу, на земле. Женщины в черном... Только в черном! Кажется, черная лавина затопила Львиное ущелье...

Вокруг двух белоснежных зданий аэропорта, на всем поле, по дорогам и ниже — по берегу и обмелев­шему руслу Энгури — люди в черном. Словно кто-то огромный разлил черную краску.

— Что мне делать... Что мне сказать этим лю­дям!..— глухо проговорил Бесарион и устремил на нас беспомощный взгляд.

Но глаза его сухи. Сейчас он сойдет на родную землю, его встретят односельчане... Бесарион Хергиани, отец Тигра скал, в великом горе должен держаться достойно своего сына.

Женщины с распущенными волосами, в черных одеждах, в черных покрывалах, причитают, царапают лица, плачут...

Плач стоит в Львином ущелье.

...По обе стороны от Бесариона — мужчины, род­ственники близкие и дальние. Народ напирал: всем хотелось увидеть Михаила. Молодые люди взялись за руки, окружили его, чтобы сдержать напиравшую толпу.

— О несчастный Бесарион, как ты держишься на ногах, как не ослепнут твои глаза, как поднимается и опускается грудь твоя и бьется сердце!.. Несчастный Бесарион, какое горе поразило тебя, какое страшное горе!..— причитают в толпе.

Туристы с любопытством и удивлением наблюдают скорбный, непонятный обряд, напоминающий сцены древнегреческих трагедий, уходящий корнями в седую древность. Здесь горе и скорбь величественны, плач и причитания заставляют содрогаться до глубины души. Здесь плачут не только женщины, но и мужчины, суровые, закаленные во всевозможных невзгодах и тяготах, и плач их вселяет трепет и глубокое почте­ние... Туристы во все глаза глядят на необычное зре­лище со своих заборов и балконов, куда они забрались, где они кое-как примостились, чтобы видеть и слы­шать.

Бесарион всю свою жизнь пел «Гаул гавхэ» [28] Народная песня «Выйду, взгляну...». . Сам слагал охотничьи песни, сам же исполнял, и пелись они в народе. Танцор и певец, охотник и восходитель, человек огромной внутренней силы и темперамента, он пользовался большой любовью односельчан, да и не только односельчан. Он обвел глазами толпу. Неужели это те же люди, которые просили его спеть или спля­сать, которые рукоплескали ему и веселились вместе с ним? Нет, это другие... или... или просто было другое время?.. Да, было другое время, счастливое время!.. Время света и солнца... солнца, которое погасло и не взойдет уже никогда... Неужели это... правда?! Он посмотрел вдаль, на горы, на нивы и поля, на белые башни... Никто не работал в полях, никто не косил на покосах... Даже Энгури, вечно грохочущий, неуем­ный Энгури притих — не услышал Бесарион его го­лоса... Странная неподвижность, тишина и пустота ца­рила окрест...

Ему захотелось сказать людям то, что мучило его давно. Всего несколько слов. Удивительно! Рядом стоя­щие почувствовали его желание, и это передалось всем. Его голос, надтреснутый, глухой, зазвучал в пол­ной тишине:

— Я знал, что так случится. Знал давно, с самого начала... потому что победить горы трудно. Только я не знал, что это случится так рано. Не ожидал. Спасибо вам, люди, за ваше участие, большое спасибо...

Он умолк и уставился в землю.

Горе его было безмерно и безутешно, и скорбь его не знала предела, но он должен преодолеть, превозмочь себя, ибо на нем, главе дома и владыке скорби, лежала обязанность позаботиться о траурном обряде и обо всем, что с ним связано: ведь в их дом придет народ не только со всей Сванэти — прибудут издалека те, кто знал Мишу, и всех надо встретить достойно, как велят древние, освященные веками законы.

«Соотечественники Михаила Хергиани, отец Беса­рион!

Я пишу эти очень тяжелые для меня строки потому, что считаю себя обязанным рассказать о последних днях Михаила — теперь, когда все кончилось, все пройдено. Рассказать как непосредственный очевидец трагедии на Су-Альто и единственный уцелевший ее участник.

Передо мной неотступно стоят ваши глаза, глаза мужчин, столь непривычные к слезам, но полные слез отчаяния и скорби. В глазах ваших я прочел немое желание узнать во всех подробностях, как произошло все это, была ли неизбежной гибель Миши.

Тогда, там, в Тбилиси и в Местиа, у меня попросту не было физической возможности рассказать и объяс­нить вам все. Было столько народу — ведь проститься с Мишей пришли не только из самых отдаленных угол­ков Сванэти, из горных деревень, но и из ближних го­родов, из Кутаиси, из столицы Грузии — Тбилиси. Это было горе, общее для всех нас, потому что ушел из мира легендарный Миша, необыкновенно отзывчивый и вни­мательный товарищ и в экспедициях, и в повседневной жизни, везде, всегда, ко всем.