Валерий Меницкий - Моя небесная жизнь: Воспоминания летчика-испытателя

— Его что, списали по здоровью?

— Нет. Иван сначала попал на тяжёлый бомбардировщик и летал помощником командира корабля, через год его направили на повышение — командиром корабля. Он получил звание старшего лейтенанта, потом его разжаловали сначала в лейтенанты, потом в младшие лейтенанты, сняли с лётной работы и перевели во взвод охраны, — ответил мой приятель.

— За что? — изумился я.

Трудно было даже предположить, за что Ивана могли снять с лётной работы.

— За беспробудное пьянство и моральное разложение.

Поверить в это было трудно, но потом эту информацию подтвердили разные люди.

А случилось вот что. Все знали, что Иван обещал жениться на любимой девушке, как только получит офицерское звание. Он окончил училище с отличием, готовился к отъезду домой и всем говорил, что скоро у него будет свадьба. И тут его невеста прислала письмо, в котором сообщала, что выходит замуж. За сына председателя. Для Ивана это было сильнейшим ударом. Неудачная шутка, за которую он на первом курсе вызвал на дуэль своего обидчика, оказалась пророческой. И Иван сломался. До этого момента всё в его жизни шло гладко, всё было понятно и расписано на многие годы вперёд. Он не ставил под сомнение никакие истины, он в них просто слепо верил. Не ставил под сомнение он и свои отношения с любимой, будущее ему представлялось ясным и определённым. Главное — закончить училище. Он был похож на хорошо отлаженный паровоз, который шёл по рельсам на «зелёный» свет. Все остановки были заранее запланированы, всё было чётко отрегулировано, всему находилось своё объяснение. И вдруг этот отлаженный механизм сломался. Всё, во что он верил, разрушила девичья неверность. Рухнули те идеалы, на которых он воспитывался и в которые безоглядно верил. А к преодолению обрушившегося на него несчастья Иван оказался не готов. Он не смог с этим справиться, впал в депрессию, что и привело к такому печальному финалу.

Судьба Ивана лишь подтверждает моё мнение о том, что ребёнка к преодолению трудностей надо приучать с детства, с ранних лет воспитывать у него морально-волевые качества. Идеалы нужны, но человек должен быть готов к тому, что его может постигнуть разочарование. И чем раньше ты почувствуешь, что мир гораздо сложнее и жёстче, тем проще тебе будет потом выходить из подобных ситуаций, да и жить в этом горьком и сладком мире.

В то же время воспитание не должно быть бессмысленным. Человек должен видеть перед собой цель — во имя чего его заставляют что-то делать. Только тогда он осознанно будет стремиться выполнить поставленную задачу. Я уже писал, как однажды нас, курсантов, бросили на строительство палаточного городка. Погода была ужасная — ненастье, дождь, сырость, а у нас на 80 человек всего один топор. Что можно было сделать одним топором? Это было прямое издевательство, а не воспитание. Вряд ли такое «воспитание» будет иметь положительный эффект, скорее наоборот. Бессмысленный труд убивает человека психологически, порождает ненависть к тем, кто заставляет делать эту работу. Жизненные трудности надо учиться преодолевать во имя какой-то цели.

С другой стороны, многое человеку даётся от рождения, и потому весьма спорным мне представляется утверждение большинства советских педагогов и психологов о том, что любого человека можно перевоспитать, особенно в коллективе. Да, можно создать обстановку, которая помешает человеку проявлять свои отрицательные качества — и только. При этом он всегда будет похож на сжатую пружину: чуть отпусти её, и она сразу разожмётся. Конечно, можно повлиять на формирование характера человека, если воспитывать его с самого маленького возраста, но всё равно полностью характер изменить нельзя. Это моё глубокое убеждение. Можно человека обучить каким-то профессиональным навыкам, но перековать его характер очень тяжело. Это я знаю по своему педагогическому опыту, и мы ещё вернёмся к этому.

Инструктор наш, о котором я уже рассказывал, капитан Филиппов, тоже однажды раскрылся с новой стороны. Это был один из опытнейших инструкторов, и я благодарен судьбе, что свои первые шаги в авиации сделал под контролем этого человека. Он, собственно говоря, и научил меня лётному делу. Первый инструктор очень много значит для лётчика. Мне кажется, главным качеством Филиппова было умение доступно показать тот режим, в котором необходимо действовать. Мы редко менялись с курсантами других групп. Но как-то я полетел с курсантом из соседней. И когда взлетели, то увидел, что он не совсем чётко выполняет фигуры пилотажа. И хотя я не обмолвился ни словом, он, видимо, это почувствовал и сказал мне:

— А попробуй сам чего-нибудь сделать. Я хочу посмотреть.

Я сделал «петлю», «бочку», потом вираж. Помню, как он восхищался вслух:

— Вот это «петля»!

Но особенно его поразил вираж:

— Вот это виражик! Я такого вообще не видел.

Действительно, стрелки приборов были на заданных, исходных позициях, а стрелка вариометра чётко стояла на нуле. И когда мы закончили вираж, самолёт слегка вздрогнул. Это значило, что он попал в ту же самую спутную струю, и показывало, насколько идеально выполнен этот элемент. И уже тогда я понял, что нас учили не так уж плохо.

На экзамене по лётному мастерству перед тем, как я подошёл к самолёту, инструктор в первый раз назвал меня по имени и сказал:

— Валера, не волнуйся. Слетай, как ты можешь. И больше ничего не надо.

Это было настолько необычно после его грубоватых окриков и, как мне казалось, незаслуженных придирок! Видимо, у него была такая методика. И она приносила свои плоды. От других курсантов я слышал, как инструкторы чуть ли их не били, колотили ручками по коленкам, орали. И наш инструктор повышал голос и допускал непарламентские выражения, но мы к этому привыкли и воспринимали должным образом. Но он никогда нас не унижал. А когда в решающий для меня момент он назвал меня по имени, меня это успокоило и окрылило.

Перед отпуском мы зашли к своим инструкторам домой. Что-то подарили. Нас посадили за домашний стол. И всё это приятно откликнулось в курсантском сердце. Мы поняли, что наши лётные командиры стали для нас как бы старшими братьями в небе и на земле. В отличие от тех же пехотных командиров они относились к нам как к равным. Да, сейчас мы по мастерству ниже их на пару ступеней, но они всем своим видом и делом показывали, что мы вместе занимаемся общим лётным трудом, что теперь мы одна, общая семья. И чем мы становились старше, тем уважительнее относились они к нам…

Все мои инструкторы и учителя, выведшие меня в небо, в один голос отмечали, что я, дескать, люблю полихачить в воздухе. Но даже покойный Федотов говорил, что лётчик-испытатель должен быть немножко хулиганом. Хотя в это слово он вкладывал несколько иной смысл. Мне кажется, если бы курс боевой и учебно-лётной подготовки предусматривал более динамичные упражнения, если бы сам процесс обучения проходил интереснее, то и хулиганства никакого не было бы. Приведу два примера.