Валерий Меницкий - Моя небесная жизнь: Воспоминания летчика-испытателя

На четвёртом курсе нашим инструктором стал Леонид Пасынков. Это был человек небольшого роста. Его руки были больше похожи на руки музыканта, нежели пилота. Он блестяще учился на заочном отделении нашего училища и ко всему относился очень принципиально. Пасынков обладал огромной усидчивостью и всё старался постичь своим трудом. Летал он просто здорово, неплохо для своей должности анализировал полёты и казался мне в те годы образцом военного лётчика и инструктора. Недостатков у него просто не существовало: не пьёт, не курит, помимо жены — ни-ни… Когда мы закончили обучение и получили лейтенантские погоны, то по традиции зашли к нему домой и неплохо посидели за столом. Леонид прилично выпил с нами, но держался крепко и открылся нам своей иной, душевной стороной.

К концу четвёртого курса меня уже точно определили в инструкторы. И хотя я внутренне был готов к такому повороту моей судьбы, всё равно, откровенно говоря, расстроился очень сильно. Но было одно смягчающее обстоятельство. Значительно раньше, в большей степени под влиянием своего дяди — Михаила Дмитриевича Романова, начальника лаборатории двигателей в Лётно-исследовательском институте имени Громова, лауреата Сталинской премии и большого авторитета в вопросах двигателестроения и термодинамики, — я жаждал проникнуть в увлекательный, таинственный мир испытателей авиационной техники. Для меня же он был ещё и авторитетом, как сейчас принято выражаться, «по жизни».

Единственная Школа лётчиков-испытателей (ШЛИ), которая находилась в Жуковском, предъявляла к поступающим серьёзные требования. Может быть, существовали и другие пути в лётчики-испытатели, но для абсолютного большинства путь этот лежал именно через лётную школу в Жуковском.

Я попросил дядю Мишу выяснить, что необходимо для того, чтобы поступить в неё. Он узнал. Требования были следующими. Налёт как минимум 900–1100 часов, как правило, на современной технике. Поступающий должен иметь опыт работы инструктором. Последнее требование, честно говоря, мне было непонятно. И когда я спросил об этом дядю Мишу, он, подумав, ответил:

— Здесь, наверное, простой житейский подход. Плохого же лётчика не оставят в училище инструктором. Потом, инструкторы много летают. Ну, и работа у них достаточно интересная, в том смысле, что кого только не встретишь на своём пути.

Я запомнил этот разговор. И когда мне официально объявили о распределении в училище инструктором, я уже особенно не сопротивлялся, думая про себя, что в конце концов нет худа без добра. Пусть меня оставляют в нелюбимых мною стенах, зато у меня будет больше шансов стать слушателем Школы лётчиков-испытателей. А поскольку испытателем хотел стать и мой друг Саша Синтёнков, мы посоветовались и пришли к выводу, что это постылое инструкторство нам на руку.

И вот обучение закончилось. Мы сдавали госэкзамены. Сдали все на «отлично». И поскольку в советские времена учитывалось наличие хороших показателей в учёбе, у начальства возникла мысль выпустить нескольких курсантов с «красными» дипломами. Тем, у кого за четыре года затесались кое-какие «четвёрки», давали возможность пересдать несколько предметов. С подобным предложением командование обратилось и ко мне. Показатели у меня были неплохие, к оценкам я всегда относился серьёзно, тем более что из-за двоек можно было не поехать в отпуск. Но и особого рвения к «пятёркам» я тоже не испытывал. Многие ходили за преподавателями, чтобы пересдать «четвёрку» на отличную оценку. Я этого никогда не делал и, говоря честно, о «красном» дипломе заранее не думал. Главное — отучиться и поехать в отпуск.

В общем, я отклонил предложение пересдать «четвёрочные» предметы. Отклонил ещё и потому, что в числе тех немногих предметов, которые мне предстояло пересдать, числились «История КПСС» и политэкономия. Не то чтобы я не любил эти предметы или не одобрял идей коммунизма. Наоборот, я насквозь был пропитан ими. Просто я не находил в этих предметах ответов на многие вопросы, которые задавал себе. Вместо ответов мне постоянно вдалбливали корявые догмы типа: дважды два есть дважды два, А когда возникал вопрос посложнее, мне не объясняли, как это получается, а предлагали: верь тому, что есть. И всё!

И представив, что мне снова придётся столкнуться с этими предметами, кривить душой да ещё заново перетряхнуть всю беллетристику партии, я решил: выпущусь с «синим» дипломом и спокойной совестью. Как сказал один из моих знакомых, лучше побольше поиграем в футбол и прибавим здоровья, чем будем корпеть над тяжеловесными томами, зная наперёд, что ничего умного в них не почерпнём.

Надо сказать, мои отношения с царствующей идеологией были всегда натянутыми, начиная с пресловутой курсантской забастовки. Да и потом, в течение всей моей лётной жизни, я часто язвил по поводу «исторических решений» пленумов и съездов КПСС. с удовольствием рассказывал «политические» анекдоты, которые в большом количестве привозил из Москвы.

Вспоминая то время, могу сказать, что народ в основном поддерживал суть этих анекдотов. Хотя сами идеи коммунизма, да и социализма, были мне, безусловно, близки. И я их отстаивал с пеной у рта. И никто мне не мог доказать преимущества капитализма, настолько глубоко сидела во мне эта идеология. Только потом, когда я стал ездить по миру, читать открывшуюся нам заново историческую литературу, когда мне довелось прочесть что-то из «спецхрана», для меня исчезли многие белые пятна отечественной истории, да и вся жизнь увиделась совсем по-другому. Я понял, что большевики, захватившие власть, сделали это вероломно, по-иезуитски. Кроме того, они всё чётко продумали заранее, сделав ставку на террор. Потому что только с помощью террора можно было не только установить эту власть, но и, самое главное, её удержать.

К сожалению, мы не знали размеров постигшего нас большевистского бедствия, даже когда читали доклад Хрущёва на XX съезде партии. Это была только первая ласточка правды. Джинна из бутылки выпустили, но сама система настолько укоренилась, настолько весь уклад жизни был в этом смысле железобетонным, что это не привело тогда к радикальным переменам. А лёгкая «оттепель» шестидесятых только предзнаменовала грядущие времена перемен. Но её проблеск был страшен для тех, кто держал народ в огромном концлагере. И они быстро эту «оттепель» прихлопнули. Но теперь уже надо было придумывать новую если не идеологию, то терминологию, чтобы людей снова загнать в этот концлагерь, каким-то способом удержать в своей системе и доходчиво доказать (когда «железный занавес» чуть-чуть приоткрылся и в страну хлынул поток информации), что противоположная система хуже.

И придумали неплохую модель. По всей стране стало показываться много фильмов о войне, причём достаточно правдивых, демонстрирующих её ужасы и жестокость. Немцы в них уже не выглядели такими дураками, как раньше, когда народ не понимал, как же эти идиоты и шизофреники — вожди третьего рейха — могли взбудоражить цивилизованную страну и завоевать половину России. Ведь в рядах вермахта были те же самые рабочие и крестьяне, лавочники. Но они все в едином порыве пошли завоёвывать мир и создавать Великую Германию. Они были довольны своей жизнью. Гитлер построил прекрасные дороги и ликвидировал безработицу. И когда нынешнее поколение спрашивает, что сделал Гитлер для Германии, большинство отвечает именно таким образом.