Валерий Меницкий - Моя небесная жизнь: Воспоминания летчика-испытателя

Этим ответом ретушируется суть фашистского правления. И правительство современной Германии борется с этим. Но тем не менее в сознании молодых немцев откладывается мысль о том, что Гитлер делал позитивные вещи. В противном случае национал-социалистическая идеология не имела бы такой хорошей почвы в стране, в которой существовала крупнейшая коммунистическая партия в мире, вторая по величине после компартии Советского Союза. Тем не менее это сработало. Значит, в этой идеологии было что-то такое, что притягивает людей.

Как я уже сказал, после XX съезда у нас стали один за другим выходить фильмы, в которых показывались истоки идеологии фашизма, чёрные и страшные страницы немецкого народного горя, бесчисленные лагеря, наши тяжёлые поражения на первом этапе войны. Начали выходить книги, где правдиво и высокохудожественно изображалась действительность Великой Отечественной. И постепенно формировалось сознание, что война — самое большое горе, которое только может быть в человеческом бытии.

Конечно, это так и есть. Наверное, действительно нет большей беды, чем война. Как только начинаются локальные войны, а тем более трения между странами, весь мир содрогается от одной мысли, что может заполыхать вся наша планета. И как мне кажется, наши идеологи выбрали по-своему правильный путь. Лозунг был один: «Лишь бы не было войны!». Ходила даже такая частушка:

Везде только и говорили: да, у нас плохо то, плохо это, но, слава богу, нет войны. А кто угрожает войной? Ага! Теперь снова надо было искать конкретных врагов — шпионов различных государств. Шпиономания снова приобрела, благодаря литературе и кинематографу, необычайные размеры. Под знаком этого психоза можно было душить и те ростки демократии, которые, если проявить достаточно выдумки, можно было показать как прорыв западной идеологии, направленной на подрыв нашего общественного строя. И любые демократические веяния представлять как работу иностранных разведок. Это давало возможность нашему репрессивному аппарату работать на полную катушку.

Все наши беды в экономике, просчёты в промышленности и в сельском хозяйстве, постоянное отставание (кроме оборонного комплекса, потому что туда было мобилизовано около 80 процентов промышленности), низкий уровень жизни населения и прочие «отдельные недостатки» изображались как результат происков Запада.

Когда я стал ездить за границу, отец спросил у меня:

— Ну, как они там?

Я ответил:

— Ты знаешь, отец, в общем-то, лучше нас. Это в соцлагере. А в капстранах — там вообще…

Отец посмотрел на меня недоверчиво:

— Не может быть. Это тебя водили специально, как в «потёмкинские деревни».

Я ему говорю:

— Ты понимаешь, не такой уж у меня большой уровень, чтобы «потёмкинские деревни» показывать. Тем более, я и самостоятельно ездил по этим странам и видел очень много. Тут что-то не стыкуется.

Отец выслушал меня и невозмутимо сказал:

— Ну и что. Мы и держим этих «друзей» для того, чтобы не было войны.

Да, мы держали всех в сознании того, что мирное сосуществование возможно только благодаря нам. Хотя сами своими действиями подводили иногда мир к катастрофе. Когда ты по мере взросления получаешь больше информации и начинаешь уже сам находить ответы на поставленные тобою вопросы, то начинаешь понимать, насколько гибельной была наша идеология. Сами по себе идеи коммунизма очень светлы и заманчивы. Но воплотить их в реальной жизни, по-моему, невозможно…

Я понимаю, что моя книга несколько о другом — не об идеологии и даже не о политике. Но я говорю о них не как учёный или политик. Я просто высказываю своё мнение о наболевшем. Почему так часто приходится возвращаться к этим темам? Казалось бы, интереснее говорить о том, какую технику и как я испытывал, с кем встречался. Но от этого не уйти. Для многих из нас тот же Сталин был богом и кумиром. Помню, как во время его похорон рыдала вся страна. Но мы не знали о существовании другой страны, которая в тот день облегчённо вздыхала. Через некоторое время народу позволили ругать одного вождя во имя того, чтобы не трогали «светлое» имя Ленина. Мол, если бы Сталин не нарушил ленинских принципов, всё было бы хорошо.

Но никто не говорил о том, как Ленин вводил свои принципы в действие. Как он первым дал указание расстреливать людей — и чем больше, тем лучше. Как Ленин первым создал концлагеря. Как он вводил институты заложников. До сих пор Анпилов повторяет: «Это светлое имя», «Это великий человек»… До сих пор многие апологеты коммунистической партии считают, что Ленин создал сильное государство, которое являлось противовесом капиталистическому миру. Но никто не говорит, какое государство Ленин разрушил — государство, которое могло стать ещё более мощным, чем СССР. Россия могла бы стать мощным фундаментом для той удивительной страны, которая процветала бы на одной шестой, а может быть, и большей части земного шара.

Как быстро разрушилась идеология, в плену которой мы находились более семидесяти лет! Это прежде всего психологическая травма. Крушение кумира — это и крушение части твоего собственного «я». Вот почему меня так тревожит эта тема.

Наверное, об этом думают сегодня многие. И раньше думали многие. И приходили к этому же ужасному выводу, о котором трудно говорить и сегодня. Поэтому я так часто спорил и с отцом, и со своей мамой и слышал только один довод:

— Сынок, побереги себя.

Когда я прибыл в училище после его окончания уже в ином качестве, меня ждало некоторое разочарование. Инструкторы были нужны, нас оставили пять человек, но в штат полка не зачислили. А потому примерно недели три не кормили, не поили, зарплату не давали. Своих денег у нас после отпуска, естественно, практически не было — как говорится, «нулевой вариант», а то, что оставалось, мы истратили очень быстро. Залезли в долги, но и в долг буквально через неделю нам уже никто не давал. В общем, жизнь наша была очень тяжёлой и пакостной. Сегодня, когда вся страна по полгода не получает зарплату, этот эпизод не воспринимается столь трагически, мы все живём примерно в одном ритме. Но в те годы такая ситуация была вообще дикой, а в армии тем более. Там царили относительный достаток и порядок, военнослужащие вовремя получали полагающееся им денежное и вещевое довольствие, и наше бедственное положение являло резкий контраст этому благополучию.

И вот когда мы уже почти дошли до ручки, нас наконец вызвали в училище и объявили, что всех распределяют по полкам. Я получил распределение в выпускной полк, но перспектива службы в нём меня не радовала. Прежде всего потому, что в душе я всегда оставался лётчиком-истребителем, а выпускной полк летал на бомбардировщиках. Во-вторых, там уже весь процесс обучения заканчивался, и налёт в выпускных полках был не такой большой по сравнению с полками первоначального обучения. Хотя работа в выпускном полку более почётна и в общем-то проще и комфортнее.