Джон Андерсон - Че Гевара. Важна только революция

Метуцов приехал на Кубу в конце 1963 г. в составе советской делегации, возглавляемой Николаем Подгорным, председателем Президиума Верховного Совета СССР. По словам Метуцова, ни Фидель, ни Рауль их тогда не интересовали. «Мы знали о том, как они пришли к марксизму, насколько искренним было их восприятие марксизма… Нам было известно, что в сущности Фидель был либеральным буржуазным демократом и что его брат Рауль был ближе к коммунистам и состоял в партии. Другое дело — Че Гевара: из всего политического руководства он казался наиболее подготовленным в теоретическом плане».

В свое время именно Че подвел Фиделя к принятию социализма, к установлению отношений с Советским Союзом, а теперь стал еретиком, enfant terrible [33]кубинской революции, да еще и с немалыми международными амбициями.

Во время своего визита Метуцов много раз говорил с Че, и одну из этих бесед, состоявшуюся в начале января 1964 г. и длившуюся всю ночь, Метуцов вспоминает во всех подробностях. В ту ночь они до самого рассвета сидели в библиотеке в советском посольстве и, закончив разговор, вместе поплавали в бассейне.

По словам Метуцова, Че начал объяснять, почему не является маоистом. «Гевара сказал, что по своим идеологическим и теоретическим убеждениям марксиста он куда ближе к нам, чем к китайцам… и попросил меня твердо это уяснить, чтобы дать знать моим товарищам, что он является подлинным другом Советского Союза и ленинской партии».

«Гевара понимал, что его прозвище, «Че», стало отражением его личности. Во время нашей беседы у меня сложилось впечатление, будто он уже знал, что вошел в историю, историю национально-освободительного движения. Но ему хватало ума думать об этом без тщеславия, и он оставался нормальным человеком».

Хотя Че призывал к вооруженной борьбе и был источником беспокойства для некоторых товарищей Метуцова по Центральному Комитету, он сам отрицает, что все руководство СССР и лично Хрущев разделяли это беспокойство. «Был ли Советский Союз заинтересован в развитии всемирного революционного движения? Да. Так что было дурного в том, что Куба помогала этому делу, вносила свою лепту? Все шло в общую копилку».

Пока Метуцов и Че вели свою ночную беседу, Фидель готовился к ответному визиту в Советский Союз. 2 января 1964 г., в пятую годовщину революции и накануне своего отъезда, он выступил с пространным обращением к кубинскому народу.

Фидель, очевидно, многого ожидал от предстоящей поездки и уже готовился отступить от своего нейтралитета по вопросу китайско-советского спора и открыто поддержать внешнюю политику Москвы. Он с преувеличенным энтузиазмом говорил о будущем кубинской экономики и в восторженных тонах отзывался о партнерстве Кубы с Советским Союзом. Он несколько раз повторил, что Куба поддерживает политику мирного сосуществования и желает жить в мире с любой страной, какова бы ни была ее политическая система, в том числе и с Соединенными Штатами.

Его речь была явно рассчитана и на американских слушателей. Двумя месяцами ранее они с Кеннеди обменялись рядом осторожных сообщений, имевших целью «нормализацию» отношений, однако вскоре после этого Кеннеди был убит в Далласе. И теперь в своем обращении к народу Фидель четко дал понять, что он рассчитывает на продолжение переговоров с новым американским президентом, Линдоном Джонсоном.

Фидель получил от Москвы щедрое обещание закупить в течение шести лет двадцать четыре миллиона тонн кубинского сахара. Но взамен он подписал совместное советско-кубинское заявление, в котором Куба и СССР выражали неприятие раскольнической деятельности в рамках мирового коммунистического движения. Кроме того, Куба выказала готовность «сделать все необходимое для установления добрососедских отношений с Соединенными Штатами Америки, основанных на принципах мирного сосуществования». Хрущев высоко оценил эту новую позицию Кубы, которая должна была способствовать «укреплению мира и ослаблению международного напряжения».

По мнению Мориса Гальперина, американского политолога и экономиста, документ, подписанный Фиделем в Москве, был весьма двусмысленным. «Послание в адрес Соединенных Штатов — равно как и в адрес Латинской Америки — было следующим: Кастро решил искать компромисс с Вашингтоном, Хрущев дал на это свое согласие, и для Латинской Америки это означало, что Кастро готов отказаться от идеи всеобщей латиноамериканской революции ради договора с США».

Конечно, как и другие страстные заверения Фиделя, слова о поддержке идеи «мирного сосуществования» были не более чем хитрой уловкой необходимой для начала диалога с Вашингтоном. В тот момент кубинское оружие и кубинские кадры были напрямую задействованы в целом ряде конфликтов на территории Латинской Америки и по крайней мере в одном конфликте в Африке. Бойцы Мазетти рассекали джунгли Орана, партизанская колонна Эктора Бехара стремилась вторгнуться на территорию Перу, и всего за два месяца до того венесуэльские власти захватили груз из трехсот тонн оружия, отправленный с Кубы для местных партизан. Бывший начальник революционной полиции Эфихенио Амейхейрас и другие кубинские военные находились в Алжире, тайно помогая руководить вооруженным батальоном в пограничной войне, разгоревшейся между Алжиром и Марокко.

Для Че термин «мирное сосуществование» был абсолютно неприемлем, поскольку означал примирение с империалистической системой. Пока что он молчал, но нет сомнений в том, что его пути с Фиделем уже начали расходиться. Целью Фиделя было добиться кубинского экономического благосостояния и собственной долговечности как политика, и ради этого он готов был пойти на компромисс. А Че видел свою миссию в том, чтобы распространить социалистическую революцию за пределы Кубы. Близилось время покинуть остров. Его надежды были связаны с Хорхе Рикардо Мазетти, который должен был подготовить почву для этого решительного шага.

В феврале кубинский повстанец Альберто Кастельянос вернулся в «зону военных действий» из Кордовы. За месяц спокойной жизни в городе, где он хорошо питался и пил пиво, он набрал лишний вес и потерял форму. В ходе шестичасового перехода к партизанскому лагерю Кастельянос трижды падал в обморок. По прибытии же он узнал, что Мазетти решил перейти к активным действиям.

Однако за те месяцы, что прошли среди зеленых, залитых дождями лесов Орана, склонность Мазетти к авторитаризму приобрела угрожающие масштабы. Новой жертвой его преследования стал Генри Лернер, молодой студент-медик из Кордовы, прибывший в лагерь в ночь казни Адольфо «Пупи» Ротблата.

Лернер, так же как Ротблат, был евреем. Сын старого коммуниста, сам считавший себя «сталинистом», Лернер гордился собственным несгибаемым духом и силой своих убеждений. Однако замечания Мазетти в его адрес становились все более нелицеприятными, командир выбирал его для наиболее унизительных поручений, вследствие чего Лернер стал осознавать, что Мазетти считает его недостойным быть партизаном и старается пробить брешь в его самообладании.